Jesus Christ
Конфуций
Когда речь заходит о Средневековье, на ум обычно приходят рыцарские турниры, пышные замки и романтические баллады.
Однако была и другая, гораздо более мрачная сторона этой эпохи — повсеместное использование ядов.
В культуре средневековой Европы тис прочно ассоциировался с темами смерти и чести. Например, воины кельтов и скандинавов использовали его экстракт, чтобы избежать позорного плена и сохранить свою честь, предпочитая добровольный уход из жизни поражению в бою. Это растение нередко высаживали на кладбищах и возле храмов, подчеркивая его символическую связь с миром мертвых.
Помимо практического применения в качестве яда, тис также стал символом философских размышлений о жизни и смерти, которые можно встретить в средневековой литературе и поэзии.
Реклама листьев белладонны, используемых в качестве лекарств и перколяции, компанией Gilpin, Langdon & Company (Балтимор, Мэриленд), 1890
Белладонна (в переводе с итальянского — «красивая женщина») получила свое имя неслучайно. В Средние века сок этого ядовитого растения закапывали в глаза, чтобы расширить зрачки. Такой эффект придавал взгляду томную выразительность, которая считалась признаком утонченной женственности. В моде были неестественно большие, блестящие глаза — взгляд, который будто бы пьянил.
Но цена за такую красоту была пугающей. При регулярном использовании белладонна повреждала зрительный нерв, вызывала помутнение, двоение в глазах, а в тяжелых случаях — необратимую слепоту. Более того, даже незначительное количество экстракта, попадавшее в организм, вызывало галлюцинации, тахикардию, судороги и могло привести к смерти.
И все же белладонна оставалась популярной. В мире, где внешний вид определял статус женщины, риск казался оправданным. Ради загадочного взгляда можно было ослепнуть — и многие слепли.
Портрет Мэри Ганнинг, позже Марии Ковентри, графини Ковентри (1733–1760), известной ирландской красавицы и хозяйки лондонского общества во времена короля Георга II.
Несмотря на предостережения мужа не пользоваться косметикой, она умерла в возрасте 27 лет от отравления свинцом и ртутью, обнаруженными в косметике.
В Средние века ртуть стала частью индустрии красоты. В форме сулемы — хлорида ртути — ее добавляли в кремы, мази и отбеливающие средства. Особенно популярна она была среди женщин высших сословий: слой ртутной мази скрывал покраснения, выравнивал тон кожи и создавал модную аристократическую бледность. Эффект был быстрым — и обманчивым.
При регулярном использовании такая косметика превращалась в яд. Ртуть впитывалась через кожу, разрушая организм изнутри. У женщин выпадали волосы, портились зубы, появлялись язвы, страдала нервная система. Повышенная тревожность, вспышки агрессии, депрессии и срывы воспринимались как «женская хрупкость», хотя на деле причиной часто была косметика.
Тем не менее сулема оставалась в ходу еще долгие десятилетия. Желание выглядеть безупречно, особенно в мире, где красота была социальной валютой, перевешивало страх перед последствиями. Идеальная кожа стоила рассудка.
Смерть английского писателя Томаса Чаттертона (1752-1770), отравившегося мышьяком. Картина «Смерть Чаттертона» Генри Уоллиса, 1856
Мышьяк был по-настоящему универсальным ядом в средневековой Европе и эпоху Возрождения. Он не имел ни вкуса, ни запаха, ни цвета, растворялся в еде и напитках, не оставляя следов. Симптомы отравления — тошнота, слабость, расстройство желудка — легко списывались на обычную болезнь. Все это делало его идеальным оружием в придворных интригах и семейных конфликтах.
В Италии и Франции мышьяк даже получил прозвище «наследственный порошок» — настолько часто его применяли в борьбе за титулы, имущество и влияние. Отравление становилось почти безнаказанным способом избавиться от неудобного родственника или надоевшего супруга.
Особую репутацию мышьяку обеспечила семья Борджиа. По свидетельствам современников, члены этого клана не гнушались ядами при решении политических и личных задач. Их мастерство обращения с мышьяком обросло легендами — и на века закрепило за ядом образ коварства, утонченной жестокости и власти, скрытой за вежливой улыбкой.
Но ирония в том, что сами квасцы не были безобидными. Их применяли в ранозаживляющих мазях, отбеливающих составах и антиперспирантах, и при регулярном использовании они вызывали раздражение, повреждение кожи, сухость и воспаления. Вещество, способное защитить от отравления, само при этом постепенно отравляло организм.
Борьба с ядом в Средние века редко была однозначной. Часто приходилось выбирать меньшее из зол или просто надеяться, что доза окажется несмертельной.
Кантаридин применяли и в медицинских целях — в мазях и пластырях против язв, подагры, ревматизма. Но средство действовало грубо: вызывало сильные ожоги, раздражение мочеполовой системы, а в случае передозировки — судороги, внутренние кровотечения и смерть.
Особую популярность «мушке» обеспечила репутация тайного оружия аристократии. Ее добавляли в напитки, чтобы «разжечь страсть» или, наоборот, ослабить здоровье неудобного соперника. Магия, любовь и яд — все это соединялось в одном порошке.
Однако была и другая, гораздо более мрачная сторона этой эпохи — повсеместное использование ядов.
Тис ягодный — дерево смерти и чести
Средневековье знало немало растений, способных привести человека к смерти, но особое место среди них занимал тис ягодный (Taxus baccata). Практически все части этого дерева, кроме красной оболочки плодов, содержат смертельно опасный алкалоид, вызывающий быструю остановку сердца.В культуре средневековой Европы тис прочно ассоциировался с темами смерти и чести. Например, воины кельтов и скандинавов использовали его экстракт, чтобы избежать позорного плена и сохранить свою честь, предпочитая добровольный уход из жизни поражению в бою. Это растение нередко высаживали на кладбищах и возле храмов, подчеркивая его символическую связь с миром мертвых.
Помимо практического применения в качестве яда, тис также стал символом философских размышлений о жизни и смерти, которые можно встретить в средневековой литературе и поэзии.
Белладонна — красота, требующая жертв
Реклама листьев белладонны, используемых в качестве лекарств и перколяции, компанией Gilpin, Langdon & Company (Балтимор, Мэриленд), 1890
Белладонна (в переводе с итальянского — «красивая женщина») получила свое имя неслучайно. В Средние века сок этого ядовитого растения закапывали в глаза, чтобы расширить зрачки. Такой эффект придавал взгляду томную выразительность, которая считалась признаком утонченной женственности. В моде были неестественно большие, блестящие глаза — взгляд, который будто бы пьянил.
Но цена за такую красоту была пугающей. При регулярном использовании белладонна повреждала зрительный нерв, вызывала помутнение, двоение в глазах, а в тяжелых случаях — необратимую слепоту. Более того, даже незначительное количество экстракта, попадавшее в организм, вызывало галлюцинации, тахикардию, судороги и могло привести к смерти.
И все же белладонна оставалась популярной. В мире, где внешний вид определял статус женщины, риск казался оправданным. Ради загадочного взгляда можно было ослепнуть — и многие слепли.
Ртуть — средневековая косметика, сводившая с ума
Портрет Мэри Ганнинг, позже Марии Ковентри, графини Ковентри (1733–1760), известной ирландской красавицы и хозяйки лондонского общества во времена короля Георга II.
Несмотря на предостережения мужа не пользоваться косметикой, она умерла в возрасте 27 лет от отравления свинцом и ртутью, обнаруженными в косметике.
В Средние века ртуть стала частью индустрии красоты. В форме сулемы — хлорида ртути — ее добавляли в кремы, мази и отбеливающие средства. Особенно популярна она была среди женщин высших сословий: слой ртутной мази скрывал покраснения, выравнивал тон кожи и создавал модную аристократическую бледность. Эффект был быстрым — и обманчивым.
При регулярном использовании такая косметика превращалась в яд. Ртуть впитывалась через кожу, разрушая организм изнутри. У женщин выпадали волосы, портились зубы, появлялись язвы, страдала нервная система. Повышенная тревожность, вспышки агрессии, депрессии и срывы воспринимались как «женская хрупкость», хотя на деле причиной часто была косметика.
Тем не менее сулема оставалась в ходу еще долгие десятилетия. Желание выглядеть безупречно, особенно в мире, где красота была социальной валютой, перевешивало страх перед последствиями. Идеальная кожа стоила рассудка.
Мышьяк — яд, который подмешивали в суп родственникам
Смерть английского писателя Томаса Чаттертона (1752-1770), отравившегося мышьяком. Картина «Смерть Чаттертона» Генри Уоллиса, 1856
Мышьяк был по-настоящему универсальным ядом в средневековой Европе и эпоху Возрождения. Он не имел ни вкуса, ни запаха, ни цвета, растворялся в еде и напитках, не оставляя следов. Симптомы отравления — тошнота, слабость, расстройство желудка — легко списывались на обычную болезнь. Все это делало его идеальным оружием в придворных интригах и семейных конфликтах.
В Италии и Франции мышьяк даже получил прозвище «наследственный порошок» — настолько часто его применяли в борьбе за титулы, имущество и влияние. Отравление становилось почти безнаказанным способом избавиться от неудобного родственника или надоевшего супруга.
Особую репутацию мышьяку обеспечила семья Борджиа. По свидетельствам современников, члены этого клана не гнушались ядами при решении политических и личных задач. Их мастерство обращения с мышьяком обросло легендами — и на века закрепило за ядом образ коварства, утонченной жестокости и власти, скрытой за вежливой улыбкой.
Квасцы — средневековый индикатор ядов
Квасцы — соли алюминия и калия — были хорошо известны средневековым аптекарям, врачам и алхимикам. Их использовали не только в лечении и косметике, но и как простейший тест на наличие яда. Если добавить квасцы в пищу или напиток, содержащие мышьяк, происходит химическая реакция: меняется цвет, выпадает осадок. Для эпохи, где яд часто служил орудием убийства, это открытие было почти революционным.Но ирония в том, что сами квасцы не были безобидными. Их применяли в ранозаживляющих мазях, отбеливающих составах и антиперспирантах, и при регулярном использовании они вызывали раздражение, повреждение кожи, сухость и воспаления. Вещество, способное защитить от отравления, само при этом постепенно отравляло организм.
Борьба с ядом в Средние века редко была однозначной. Часто приходилось выбирать меньшее из зол или просто надеяться, что доза окажется несмертельной.
Кантаридин — средневековая «шпанская мушка»
Кантаридин — ядовитое вещество, которое получают из жуков-нарывников, — был известен еще со времен античности и описан в Materia Medica, энциклопедии Диоскорида. Но в средневековой Европе интерес к нему вспыхнул с новой силой — прежде всего из-за слухов о его свойствах афродизиака. Именно так родилась «шпанская мушка» — средство, которое якобы пробуждало страсть, но на деле нередко приводило к тяжелым отравлениям.Кантаридин применяли и в медицинских целях — в мазях и пластырях против язв, подагры, ревматизма. Но средство действовало грубо: вызывало сильные ожоги, раздражение мочеполовой системы, а в случае передозировки — судороги, внутренние кровотечения и смерть.
Особую популярность «мушке» обеспечила репутация тайного оружия аристократии. Ее добавляли в напитки, чтобы «разжечь страсть» или, наоборот, ослабить здоровье неудобного соперника. Магия, любовь и яд — все это соединялось в одном порошке.
