«Воля сделает любой выбор правильным. Это так» — Гаруспик (Pathologic 2)
Актуальный текст поколения, которому «не дали войны, но дали слишком много рефлексии».
Актуальный текст поколения, которому «не дали войны, но дали слишком много рефлексии».
*Предпочитаем начинать с конца*
Мы всё ещё здесь, и мы всё ещё дышим. Только теперь — иначе!» — из ненаписанного письма Марка самому себе
*
Монотонный гул толпы на улицах столицы страны — когда-то первого, а теперь уже и не посчитать какого мира — сменила густая тишина. Такая вожделенная, но в то же время — нестерпимо нас терзающая. Всепоглощающая, оглушительно уверенная в своей собственной уникальности…
*
«Иногда попадаются звёзды, что даже в абсолютном мраке способны светить для нас — как мне теперь всё чаще думается — скорее даже избыточно; по иронии судьбы, параллельно нас же и ослепляя. Своей безграничной яркостью они постепенно затмевают всё вокруг. Но вскоре лишь до безобразия искусно затухают, навечно заключённые внутри наших обожжённых сердец.
Хм. Редко же трезвая реальность может мне предложить нечто подобное», — излишне трепетно отнёсся к своим мыслям Марк.
Вот уже третий час он лишь ворочался на «каменном», словно крышка древнего саркофага, матрасе. И, как назло, никак не мог уснуть.
Вместо этого, будто сильно боясь забыть о чём-то очень важном, он лишь раз за разом прогонял в голове так и не прочитанный им монолог, рассчитанный, по ошибке, на двоих.
А за окном по-королевски пышно разгуливала морозная декабрьская ночь.
Тем временем, как привычно курсирующий по обыденному ежедневному маршруту героя, незаменимый, словно кровь, разливающаяся по нашим сосудам, рогатый людоед-трамвай, погрузившись в дрем, пустовал: давно уж опорожнив своё брюхо, чинно отстаиваясь в хоть изредка окутываемом маревом беззвучия громадном депо, закономерно располагающемся в самом сердце такого же, как и оно само, монструозного человейника…
С намёком на величие и даже некую историческую значимость… жаль, ныне на право и налево переписывающуюся. Доставшуюся нам в наследство от сюрреалистичного в своей незавершённости социалистического покойника — сразу же после смерти предательски высмеянного жиреющими потомками, но до сих пор временами воскресающего уродливыми шаржами в головах миллионов вечно обманутых людей, принимавших самое что ни на есть активное участие в его не только всесоюзно одобренной похоронной процессии.
*Расставляем капканы*
— Как же я рада, что ты всё-таки забрал меня оттуда.
Терпеть не могу это беззаботное, удушающее «оттуда», неизвестно почему именующееся железобетонными десятилетиями ночным клубом, — обращалась к нему, как тогда казалось парню, самая очередная: случайная и однодневная, а точнее — почасовая и неповторимо-ночная спутница. Кажется, её звали Мар... Мариной? Или Марией?
Какая разница? Юношу это совершенно не интересовало. Скорее наоборот — его перманентно помутнённое, вечно убегающее от клыкастой реальности и, наконец, зацикленное лишь на самом себе сознание вполне вероятно смогло бы принять очевидную личную невнимательность по отношению к собеседнице за случайно подаренный Вселенной комплимент.
И угадайте — в чью бы он был сторону?
Например, Марк был бы крайне рад и вполне простому, заурядному:
«Да, парень, ты сегодня нереально крут и без труда в очередной раз возьмёшь своё!»
Но в настоящий, возможно даже детский восторг, вероятнее всего, наш главный, пусть местами и до ужаса второстепенный герой, пришёл бы от немного другой формы:
«Быть мудаком нынче стильно. И у тебя это отлично получается! Продолжай в том же духе — в духе по-настоящему тебе родной, мертворождённой эпохи, сковывающей плечи твоего рассыпающегося в прах настоящего!»
*
Они медленно продвигались сквозь кромешную темноту и мрачные кроны, наголо обритые нагрянувшей внезапно — словно весеннее обострение или осенний воинский призыв, вероломно начавшийся в этот раз уже летом — голодной зимой.
Обглоданные морозом, стоявшие в первых рядах вдоль хаотично проложенного маршрута, ведомого лишь отчаянным порывом — то ли ребяческого, то ли, наоборот, с натяжкой дорабатывающего свою последнюю передпенсионную смену сердца, — всё новые и новые каштаны теперь оставались позади наших не случайных, но случайно оказавшихся рядом знакомых.
Тёмно-коричневые, давно обезоруженные столбы лишь молча провожали их стеклянным, оцепеневшим от извечно повторяющейся трёхмесячной безнадёги взглядом.
— Надо срочно что-то с этим безобразием делать…— Им же, наверное, безумно холодно! — внезапно громко воскликнула девушка и продолжила:
— Интересно, что же она может сделать с такого рода, знаете ли, глобальной, почти планетарного масштаба проблемой? — в это же время размышлял про себя Марк.
*
— Вот, теперь тебе будет хоть немного теплее нас тут охранять, — прошептала она, обвязывая старый ствол своим внезапно оказавшимся максимально уместным коричневым шерстяным шарфом. Связанным, наверное, лишь для мимолётного торжества, завязанного на этом островке чистоты, подаренном извечно позабытой нами природой — в качестве театрального помоста, лишь случайно обнаруженного предками среди бескрайних промышленных океанов и впадающих в них неоновых рек и глянцевых морей.
Марк попытался иронично улыбнуться, но вместо этого — с нехарактерной для него несуразностью — «увековечил», пусть и на мгновение, безнадёжно глупую гримасу на своём блеклом лице, уставшем за прошедший день от фальшивых улыбок.
Его же, а именно лицо, по-хорошему — а точнее, по давно потерянному паспорту — хотелось бы назвать молодым. Но, к сожалению, ветшающего лжеца всегда выдавали глаза.
В них отчётливо просматривался покорёженный жизненными вихрями старик — едва ли разменявший второй десяток, но уже бесцельно тоскующий по давно ушедшим «молодым годам»; увы, не осознающий, что такие желанные «драгоценные» минуты прямо сейчас рассыпаются жгущим песком по его замёрзшим рукам.
Что за глупое ребячество? — наконец подумал он, но почему-то побоялся прокомментировать последние действия спутницы, уже стоящей в его голове знаком вопроса, вслух.
Никогда не видел ничего подобного, — произнёс парень, словно вступая в оппозицию к своим же мыслям, выражавшим ещё мгновение назад стереотипное порицание.
— Теперь им будет теплее, — улыбаясь, повторила Ма…
— Но ведь это всего лишь деревья… Разве они сами не разберутся? Всегда же как-то стояли себе, разбирались.
— И что с того, что деревья? Они ведь тоже живые. Иногда мне кажется — поживее многих людей! Так что сегодня без нас они точно не разберутся. Поверь, никому на свете не хочется разбираться самим. Давай поможем согреться хотя бы им. Иди же скорее сюда и попробуй обнять…
— Ну, например, вот его, — указывая пальцем на толстый ствол, продолжала девушка. — Уверена, ты сразу всё поймёшь!
Недолго думая, парень сошёл с тропинки, протоптанной в хрустящей белизне ногами шатавшихся в округе зевак, и тут же вступил в плотные, ранее никем не обузданные сугробы.
Что происходит? Как я оказался в этом парке? — неожиданно мелькнула мысль в голове юноши.
Алкоголь, допитый уже достаточно давно, к сожалению, совсем его не согревал. С этой задачей не справлялось и явно не по сезону — но, как ему казалось, по последнему писку моды — подобранное пальто. Ну, оно хотя бы и вправду шло этому почти молодому человеку.
Какой же я дурак! Естественно, надо было одеться потеплее — на дворе ведь уже зима. И она, вопреки дурацким прогнозам, совсем не умеренная, — сокрушаясь, бормотал он себе под нос. Всё продолжал пробираться сквозь упрямый снег, казавшийся ему в ту минуту враждебно плотным.
До проклятого дерева оставалось пару шагов. Ещё пару… и уже через мгновение он достиг непонятной ему самому цели.
— Смелее! — подбодрила его девушка. — Не будь таким робким.
Робким?! Да она вообще понимает…? — злость буквально съедала Марка изнутри, но почему-то была уже не в силах, взорвавшись в его сердце, вырваться наружу.
А в постепенно замерзавших без шапки ушах Марка продолжал одиноко выть хронически простуженный ветер. Небрежно, словно тающий пломбир, выпущенный из рук неосторожного ребёнка, их путь простирался через всё настырнее рассыпающийся под ноги снег.
*
Они стояли посреди небольшой посадки и обнимали очередной — но в ту секунду самый близкий и тёплый — каштан, никогда вовсе и не казавшийся ей мрачным или постыдно оголённым.
Какая удивительная пара, — лепетали случайные очевидцы, с умилением наблюдая за происходящим.
Но её никогда не волновало мнение других людей. Она всего лишь была счастлива — прямо сейчас.
Когда же это закончится? — безнадёжно утомлённый собственной инертностью, повторял про себя Марк.
*Порой мы просто пьем*
Субботний вечер застал их сидящими в одном из многочисленных дворов бесконечного города. Даже ноябрьская слякоть не могла испортить настроение Марка. Допивалась уже далеко не первая бутылка — хоть и почти самого дешёвого, наскоро купленного красного сухого.
Его полуфантастические, почти как твари из миров, придуманных Джоан Роулинг, истории всегда вызывали неподдельный интерес у случайных, оказавшихся рядом невольных слушателей. Но сегодня Саша — новый друг Марка — был явно не в подходящем для подобных тру-стори настроении. Как оказалось, он совершенно не намеревался с жадностью и упоением внимать травести-байкам. А его последние, уже критические поражения на любовном фронте только усугубляли ситуацию, нынче накалившуюся, словно сперва включённый, а затем забытый в бытовом аду паяльник.
Но уже скоро прогремит взрыв.
— Как же ты черств, Маркос. Мне уже осточертели твои непрекращающиеся разговоры о девушках: такое сугубо материально-прикладное отношение просто отвратно в любом своём проявлении. Омерзительно и низко! — ещё секунду назад солирующего стори-тейлера, вовсю купающегося в собственных словесных фонтанах (больше походивших, правда, на высыхающий за ненадобностью советский общественный бассейн или одинокую лужу, испаряющуюся под знойным солнцем), резко перебил возмущённый товарищ.
— Ну и пусть! Тем приятнее будет наблюдать за твоими “уникальными” душевными страданиями, герой-любовник, моментально отрицающий любую ценность всего миг назад им же восхваляемого. Знаешь, однажды та самая шаблонная любовь неминуемо пробивает сердце каждого из нас.
А затем, недолго подумав, добавил: — Несомненно, она пробьёт и лёд в твоём.
— Долог мой путь в Серпентарии, — без особых эмоций, словно игнорируя пыл и надрыв собеседника, пробормотал главный герой.
*
Они знали друг друга всего пару месяцев. У них почти не было общих интересов, но оказалось в достатке совместных похождений. Судьба столкнула парней так грубо и внезапно, что их дружба казалась одновременно удивительной и абсурдной. Но почему-то — безоговорочно явной, уже с самого первого совместного времяпровождения, ещё ограничивавшегося тогда стенами университета, ставшего для них двоих чем-то вроде отчима, по пьяни забывшего об их существовании.
А недавно парни то ли и правда синхронно что-то поняли, то ли, изрядно напившись, просто себе это внушили, но абсолютно точно для себя уяснили: отныне и навеки они должны дополнять друг друга — в бесконечно порождаемых их же существованием пороках совершенно разного происхождения и конечного назначения.
— А знаешь, я ведь любил её, — Саша неожиданно сменил тему. И спьяну он выбрал самую унылую изо всех возможных.
— Сильнее себя и своей жизни любил! Но какой же в этом толк? Если в итоге так легко отпустил? — не успокаивался он и, словно аудиофайл, аккуратно зацикленный на повторе, ещё несколько раз, заканчивая не только фразу, но и весь дубль, пробубнил своё финальное: «отпустил…»
— Отпустил, — с неизвестно откуда взявшимся сочувствием повторил за ним уже Марк. А потом, немного придя в себя после очередного глотка, переспросил:
— Тааак… Ну а как в итоге отпустил-то?
— Моментально, но далеко не сразу… — лаконично и отречённо ответил ему поникший друг.
Он не видел их вместе. Саша когда-то рассказывал про большие голубые глаза, иногда вспоминал по-детски нежные черты лица, аккуратный маленький носик. И лишь однажды — такие шелковистые волосы: совсем светлые и всегда уложенные максимально опрятно. Судя по его описанию, она была ангельски прекрасной.
А теперь он — чертовски грустный Саша, оторвавший своему любимому воображаемому цветку лепестки, словно с мясом сорвав с плеч её ангельские крылья — по-настоящему и бесповоротно шёл ко дну. Неестественно гордо, и лишь с её именем на застывших устах.
Но у Марка не получалось запоминать женские имена. Даже самых редких представительниц — тех, что с «причудливыми перьями». Ему это просто-напросто было ни к чему. Ведь девушки приходили и уходили — а возможно, и вовсе проходили насквозь его промёрзшую однокомнатную недоквартиру, позабыв при этом снять свои грязные ботинки, отдающие почему-то сыростью и грибами.
Даже в такой момент Капланн — а именно такую фамилию получил в наследство от предков наш герой — никак не мог вспомнить, какой именно ангел так по-дьявольски предал Сашу. Хотя, возможно, предательством этот поступок считал и вовсе лишь преданный.
Будем надеяться — ещё не с концами предавшийся самозабвению, проданный за гроши своей же прожорливой тоске.
*
— Выпьем? — резво крикнул Марк, пытаясь хоть как-то воскресить настроение павшего товарища.
— До дна? На дно! — своим скорым всхлипом Саша выражал полную готовность как к распятию, так и к последующему Воскрешению.
Слёзы-слова, как бы трансформирующиеся в пресную воду, скатывались по его румяным щекам; и переливались меж постепенно веселеющих от вина уст — ни на минуту не умолкающих друзей.
Они смеялись, но сей смех больше напоминал эхо разбитого стекла. Не столько весёлый, сколько спасительный. Каждый из них понимал: в этом вине больше соли, чем сахара. Больше просьбы забыться, чем желания праздника. И где-то в этом принятии боли — они наконец становились друзьями по-настоящему.
Настоящему, в котором и пронеслись примерно три с половиной опьяневших часа.
До тех пор, пока парни окончательно не напились.
*
Стрелка уверенно маршировала к отрезвляющей отметке в двенадцать.
Александру явно не нравилось, что Марк — как Капланну тогда казалось — удобнейшим образом расположил своё обмякшее тело на лавочке, край ныне бесхозной детской площадки. После долгих уговоров, вперемешку с пьяными отговорками, они наконец сошлись во мнении, что их локальный шабаш выдохся — и пора расчехлять метлы. Разлетаться, в сопровождении «вертолётов», по пустующим и нежеланным, но хотя бы своим домам.
Именно их наш рыцарь наверняка ещё не раз вспомнит и расскажет своей — как он со сладкой лёгкостью, присущей, как теперь думается, лишь давно усопшим мертвецам, говорит — очередной единственной. Этот крестовый поход наоборот — из процветающего Иерусалима в прозябающий в безмерно тёмных веках средневековый Париж — породит ещё пару эпичных в своём героическом пустословии историй.
*
Но пока Марк стоял на трамвайной остановке совершенно один. В его трясущихся руках неспеша тлела вновь непонятно зачем закуренная сигарета, а в голове, словно рулетка в прокуренном зале шумного казино, крутились всевозможные и на трезвый взгляд совсем уж невозможные женские имена.
Но он так ни разу и не попал на желанное чёрное. Или всё-таки красное?
Хотя с красным (как, впрочем, и с белым) явно стоило поскорее заканчивать. А иначе — уж хоть куда-то попасть ему сулит только сполна, разделив самого себя на постоянно выпадающий ноль.
*Бывает – с головой утопаем в повседневности*
Понедельник подкрался незаметно: раздирающим душу коварным ударом он метил прямо в нахмурившийся лоб пока ещё спящего Марка; заливающимся будильником, противно пищащим под самым ухом, заявлял о себе — и спешно растворялся в зевающем рту, вперемешку с тошнотворным привкусом наперёд упущенного «сегодня», заканчивающегося в аккурат к выходным.
Которые так же скоро вновь отзовутся знакомым похмельным привкусом — в том самом рту, жадно и без разбора растворяющем разномастные жидкости, часто отличающиеся между собой градусом, но неизменно заливаемые внутрь в неадекватном количестве.
И всё это означало, в сущности, лишь то, что очевидно тяжёлый подъём — хотя скорее очередной respawn — абсолютно неизбежен.
*
Марк неспешно встал с «гробовых» досок, неохотно выполнявших роль его кровати, лениво подтянулся и посмотрел на часы — стрелки показывали 7:56. Из приоткрытого окна доносился гул торопливо проезжающих машин, спешащая толпа быстро появлялась и так же резво пропадала из виду, открывшегося парню, смотрящему наружу.
*
И только маленький мальчик, выгуливающий своего золотистого ретривера, никуда не торопился. Только в его глазах можно было разглядеть радость — самую настоящую радость наступившего дня: такую наивную, но такую прекрасную.
Порой, в самых лихорадочных снах, Капланну виделось: что если бы он когда-то всё же спустился на этот уровень? Просто подошёл бы к мальчику, который не торопится, и спросил — что ты ищешь здесь, в утре?
Быть может, тот улыбнулся бы, глядя на своего питомца, и сказал: «Я просто умею любить. Но ты, видно, давно забыл — каково это».
От этих слов наш герой всегда просыпался — раньше, чем хотелось.
*
Увы, сонный Маркос привычно наблюдал за развертывающимся пейзажем через оконное стекло — на привычном для него уровне 9-го этажа. Привычка включала фильтр «никого не касается», и парень автоматически переставал видеть в людях что-либо индивидуальное.
Он видел только тени.
Идущие на работу тени.
Идущие на учёбу тени.
Идущие за хлебом и сигаретами тени.
Его взор улавливал лишь мелкие точки, которые броуновским движением наполняли всё ещё пустующие места на пожелтевшем от утекшего времени холсте мегаполиса — изображавшего, в реальности, лишь заброшенную коммунистическими первооткрывателями метрополию.
До обещанного им верой Нового Света несостоявшиеся строители, кстати, так и не доплыли. Да и любую другую веру попутно умудрились утопить — выбросив за ненадобностью за борт.
*
Нет, я не могу опоздать… как обычно. Этот понедельник планировался совсем другим. Он должен был начаться по-другому, — мысли Марка в голове звучали немного истерично.
Тем временем, до начала занятий в его университете оставалось чуть больше часа.
Думаю, мне не стоит рассказывать о том, как быстро и небрежно он собирался в путь: швыряя из угла в угол свои единственные штаны и множественные неспаренные носки, тщетно вычищая испачканные пьяной невнимательностью ботинки, роняя в спешке книги — так необходимые ему сегодня на парах, но в итоге забытые и увековеченные в форме подставки для кофе, стабильно не допиваемого им по утрам даже до половины.
Но уже через тридцать минут наш герой — словно отважный рыцарь, храбро идущий на подвиг с гордо поднятой головой и опущенным забралом — стоял около ближайшей остановки и зачем-то разглядывал многогранно-разнообразные в своей грусти и серости, активно сменяющие друг друга в возникающих давках, блеклые человеческие лица.
Разномастные люди, словно один единственный, ожидали уже проверенный годами 1, 2, 3… 223-й трамвай.
Именно он совсем-таки скоро увезёт своих сонных пассажиров — ставших ему за годы совместного «час туда, час обратно, завтра повторить» — похожего скорее на психоделический бэд-трип, отягощённый небрежно напиханными внутрь BDSM-элементами, сродни самым компромиссным шпротам… Прогорклым от масла и кое-как забивающим некачественную мягкую жестяную банку, чем на осознанный выбор миллионов так называемых «взрослых» — в этой дочерна чудной, построенной на похрустывающих костях самих строивших, стране. А может, даже и миллиардов «уж точно не детей», разбросанных по всему нашему необъятному миру — миллиардов ещё по молодости устаревших шпрот, ставших, как я уже говорил, для своих консервных банок необъяснимо родными и даже желанно-удобными.
Работу, не вызывающую у них ни секунды неподдельного интереса, но зато стабильно ворующую все отведённые им для единственной и неповторимой жизни часы.Изо дня в день они, с пресловутым комфортом, отчётливо пахнущим то ли прогорклым маслом, то ли немытыми вспотевшими инертными телами, неслись на такую ненавистную работу.
*
Марк, ясное дело, никогда и нигде сам не работал. Его до сих пор содержали даже излишне заботливые, трудящиеся ради этого на нескольких должностях сразу, родители.
Да и вообще, он терпеть не мог уже даже само слово «работа» — безоговорочно принимаемое за должное, как ему казалось, лишь ментальными рабами. Теми, кто утратил какую-либо естественную волю — в древние времена насильно и с особой жестокостью закованную в цепи, а ныне — по собственной воле и за бесценок проданную ради такой же обременяющей цепи, но теперь уже с модной позолотой.
Ведь действительно, что может быть хуже, чем монотонность, зацикленная на десятки пролетающих мимо лет — с которой, словно с долгой каторги, ты возвращаешься уже бездыханным телом далеко за шестьдесят: без амбиций и целей, зато с «вырвиглазным» букетом хронических системных «багов» и отчаянным желанием тихо и спокойно, а главное — как можно скорее, уснуть… и сдохнуть.
Чтобы, на миг проснувшись, поудобнее устроиться в очередной уютной коробке — на этот раз втридорога проданной уже отсутствующему тебе под нетленной торговой маркой бесконечной вечности.
Но, конечно же, это не касалось творчества.
И хотя Марк учился на вполне приземлённой английской филологии, сам он это осознавал с большим трудом. Его воображение регулярно дорисовывало к блеклым фотокарточкам реальности радужные картины обязательно светлого будущего — переливающегося от ясного солнца и отблескивающего карьерой то ли выдающегося писателя, то ли человека, работа которого заключается лишь в том, чтобы быть максимально крутым и получать за это неплохие деньги.
Можете представить себе такого человека?
Зато его с лёгкостью мог представить наш герой.
В этот момент его мысли полностью утратили очертания адекватности. И вдруг Капланн вспоминал фразу своего лучшего друга Саши:
— Знаешь, Марк… иногда мне кажется, что мы просто ошибка. Групповая, с человеческим лицом. Нас родили, чтобы нам нечего было сказать. Даже самим себе.
И тогда он будто бы снова понял:
Да. Всё так и есть.
*
Эти безусловно реалистичные размышления были прерваны сиреной внезапно подъехавшего издали транспорта. Люди, словно по только им улавливаемой команде свыше, охотно толкаясь, ринулись внутрь.
Именно в такие моменты невольно хочется провести параллель с печально известным футбольным матчем Спартак – Хаарлем, в бессмысленной давке которого погибали невинные зеваки. Словно коржи на многослойном торте, они выстилали собой точку опоры для тех, кому в этот раз повезло чуть больше — и они оказались чуть выше.
Эти безумные никогда не думали о проблемах непонятных «других», тут и там некстати обнаруживающихся посреди них самих.
Да, наивного чуда не произошло и сейчас.
Честно говоря, Марк и сам не особо думал о каких-то там людях. Хотя они и окружали его отовсюду. Может, только в контексте остроумно вычленённых из самого себя персонажей, гордо названных им же разнообразными вычурными именами. Но не факт, что это считается.
Скандалы и крики даже не собирались затихать, но Капланна это совершенно не волновало — он всегда заходил в трамвай последним. В общем-то, он опаздывал, а значит — уже никуда и не спешил.
*
День тянулся мучительно долго. Каждая раздражающая мелочь заставляла главного героя впадать в почти непрекращающееся отчаяние.
Хмурые лица общительных, словно ледяная стена заброшенной в спешке чернобыльской панельки, одногруппников. Нудные занятия, подчинённые не особо идейным преподавателям. Даже начатая им по собственному желанию книга — всё ужасно бесило.
А идея зачеркнуть в календаре 30 ноября преследовала его почти с самого утра.
Завтра ведь наконец-то наступит зима, — постоянно повторял Марк.
Именно эта пора обещала превратить его жизнь в волшебную сказку. Вселенная вообще неизменно обещала будущему писателю — к сожалению, так до сих пор ничего и не написавшему — только самое хорошее и приятное.
А то, что не очень, заряженными дробью ружьями подвешивала в самых укромных местах: далеких уголках старинного — не в контексте антикварности, а лишь в смысле банальной запущенности — шкафа.
Сразу под досками, на которых спал Марк.
Кроватью их, увы, могли назвать лишь торгаши, что когда-то ему эту самую «кровать» беспощадно же и впарили — на барахолке.
*Иногда даже хороним мечту*
Марк с Сашей до рассвета проторчали на кухне коммуналки.
Споры соседей на повышенных тонах уже было не услышать — даже через тонкие стены почти игрушечных панельных домиков.
Затухающие со скуки сигареты умирали в переливавшейся от света звёзд пепельнице, а парни всё продолжали свой нескончаемый разговор.
*
И ведь дело было совершенно не в выпитом алкоголе.
Любовь — именно это слово неслось красной линией через написанный ими в блокноте обгорелых душ импровизированный диалог.
Пусть и каждый из них видел её совершенно по-разному.
Возможно, как Капланн — сродни марке «Столичной»: пафосной и трагикомичной. А может, наоборот — такой нежной и окрыляющей?
Именно она — бессмертная, как Цой, не имеющая ни места, ни возврата, пожирающая всю жизнь целиком и не дающая ничего взамен — объединила их в ту ночь.
*
Будь они лет на десять постарше — забились бы писать на двоих роман о неземных чувствах, тесно переплетённых с собственными любовными байками.
Мол, живёшь ты такой молодой и совершенно беспечный: без зазрения совести меняешь Насть на Свет, а иногда и на килограмм фабричных котлет. А потом — ни за что — получаешь от ехидного мира по лицу, и твоя биография рвётся на «до» и «после».
А твоя прошлая лёгкость бытия становится совершенно невыносимой.
И чтобы Она непременно была очаровательно-чудной в своём вечном баловстве: чтобы срезала волосы под корень — тебе назло, целовала твоих лучших друзей в качестве аргумента:
«Что, съел? На тебе ведь свет клином не сошёлся!» А потом бы украла твои ключи — чтобы ты не привёл домой новую знакомую с тату в интересных местах и потрёпанными волосами, ярко выкрашенными в кислотно-фиолетовый цвет.
Глупая девочка — банальная история. Сладкое луковое горе от ума.
И пусть все её клятвы примерно равны вечной любви восьмиклассницы, но кому было бы до этого дело?
*
Будь они смелее — сочинили бы монолог 18+ про неугасающие чувства. Про нескладное враньё. Про подцепленный в гостях — на пару с герпесом — алкоголизм. Про розовых девочек с культурным вакуумом в ватных головах.
А самое главное — про разорванную в клочья душу. И про сердце, завязанное в узел, несмотря на все гадости.
*
Будь они умнее — они бы вообще не начали этот бесполезный разговор. В тот момент можно было обойтись обыденными словами вроде:
Привет, как дела? — при встрече.
И пьяным обсуждением каких-то там важных политиков, чередуемым с невероятными теориями заговора против здравого смысла.
Ведь у каждого, кажется, было с кем пойти в разведку — и под венец.
А к кому — на разведку и с винцом. Каждый знал, что вполне счастлив в своих собственных границах.
Выступающих то ли пресловутой зоной комфорта, то ли неосознанным карцером.
Так ли уж важно, насколько это Любовь?
*Взамен находим легкость*
Одиночество всегда пугало людей. Социальные инстинкты, которые выработались у нас за долгие века соучастной деятельности, никогда и никому не давали покоя. Именно они помогали обществу выживать на рассвете человечества. Именно они так мучительно «прожирали» Марка — сокровенно тяготеющего ныне к полной самоизоляции.
Его комната была наполнена уж слишком карикатурной тоской: оборванные обои, голый пол и такой удручающий вид из окна — долгая, кажущаяся во тьме бесконечной, дорога и мрачно-серые типовые дома.
В этом городе они стояли тысячами, до краёв забитые людьми. Мужчины и женщины просто бездумно барахтались в тесных помещениях — в форме окружавших их отовсюду коробок и целлофановых пакетов, старательно завязанных на пульсирующих от недостатка кислорода шеях. Наверное, именно повинующимся глаголом «существовать» сегодня с небывалой лёгкостью можно заменить совсем уж иллюзорный и всё дальше от нас отдаляющийся в параллельные, беззаботные миры гордый глагол «жить».
*
Вы только плохого не думайте: я бы с удовольствием отрёкся от всей этой тягомотной чернухи, пагубно влияющей на психоэмоциональное состояние как читателя, так, несомненно, и самого автора.
С упоением бы принялся описывать тропический закат на райском берегу. Или египетские пирамиды, хранящие в себе множество будоражащих сознание тайн.
Только при чём тут тогда Капланн?
Ведь вышеупомянутые явления он созерцал лишь сквозь экраны своих спутников-мониторов, да и делал это не так охотно, как очередную порцию по-постмодернистски фальшивых смешных картинок. Он даже приблизительно не различал пирамиды Хеопса и Хефрена, зато наизусть знал акционные цены в дешевом супермаркете прямо под домом. Модельный ряд трамвая, ежедневно ворующего, вплоть до позднего вечера, живого человека у него же самого. Да несколько торговых нарицательных для сигарет, вина и пива — их он всегда произносил безошибочно, с невозмутимым лицом знатока.
А прижизненно для нас выстроенные — пожизненные: то ли темницы, то ли гробницы — он каждый день видел из окна своей квартиры, наблюдал из окна трамвая, тоскливо созерцал сквозь окно учебной аудитории. И даже в пути между этими тремя повторяющимися локациями они несомненно сопровождали парня.
Коробки транслировали актуальную повестку и бескорыстно напоминали нам о действительно важном. Надёжно, словно в слое воска, сохраняли наши сальные тела: как почившие, походившие скорее на ненужный хлам, сваленный в картонную «корзину на потом» на тёмном чердаке, так и вполне себе биологически живые — порывисто дышащие и без устали желающие получить свою порцию рафинированного «счастья». Смех и веселье уже давно покинули этот гнусный (в смысле — населённый ныне преимущественно копошащимся гнусом) мир, в котором суррогатную «радость» могут принести лишь месяцами зарабатываемые, а после — в мгновение потраченные в очередном марш-броске безудержной мании — «вечнозелёные» бумажки.
В вечно серой державе, словно по случаю зашедшей в музейный комплекс с воистину ностальгическим названием: «Наши любимые беззаботные 90-е».
*
Этот воскресный день будто остановился вне зоны влияния тягучего времени.
Главный герой бесперспективно искал хоть какое-то утешение и спасение от бесконечно давящей, обрушивающей на голову потолки, терзающей само естество — скуки.
Резкий свет его мерцающего ноутбука не давал сосредоточиться ни на одной электронной книге. Ведь манящий свежий запах настоящих страниц он предпочёл бесплатному общему пользованию.
Интернет уже не был источником «девственных» знаний. Он давно превратился в ещё один рычаг — архимедов рычаг управления сознанием «сырнистых» масс. Под красивой обёрткой индивидуализма и мнимой личной свободы.
В условиях стремительно растущих и во всю нас окутавших — словно просочившиеся из культуры далёкой страны восходящего солнца тентакли — форм тотального медиаконтроля.
*
Ещё вчера Марк, решив остроумно пошутить вместе с товарищами, купил себе пачку тонких сигарет с «натуральным» ароматом клубники.
Но глупость на этот раз не осталась безнаказанной. Какую же мерзость мне приходится вдыхать, — повторял он, в очередной раз выходя на занимающий добрую десятину его жизни перекур.
А поскольку в тот день их было необычно много, он буквально проклинал себя за изначально казавшийся забавным и незначительным, но ныне самый жуткий в своих масштабах проступок.
И хотя на кухне невозможно было отыскать хоть какую-то еду, свои последние деньги наш самый главный, выученно беспомощный герой, возвращаясь домой, отдал за ещё одну винную бутылку — так скоро оказавшуюся пустой.
Его увлекательное знакомство с алкоголем началось ещё в раннем подростковом возрасте: первое пиво — испробованное за гаражами в компании подозрительно диких одноклассников, зачем-то перевернувших все урны в округе.
Первый водочный угар — в сущности, всего лишь дарящий «уникальный» и бесценный опыт встать на одну ступень эволюции ниже и на какое-то время породниться с приматами…
Затем — с унитазом.
А затем с самим Морфеем. Но время летит так быстро, что Маркос даже не заметил, как хмель стал его лучшим другом — а в один момент и единственным «настоящим» другом.
Пустота прожигала ещё даже толком не пожившую душу изнутри, и ни одна жидкость уже не была способна заполнить её — из-за зияющих ото всюду сквозных дыр, словно в мучительных пытках оставленных сигаретными окурками.
*
Слышны были лишь звуки новых оповещений, время от времени приходящих из всевозможных окон и вкладок.
Социальные сети — ещё одно удивительное изобретение, что, словно атомная энергетика, должно было безусловно улучшить качество человеческой жизни.
Но — по чьей-то банальной ошибке, а иногда и властной прихоти — унесшее без остатка качественные миллионы.
Как же быстро оно сумело заменить живое общение и безумным потоком «отборного», как его нынче принято называть, контента залило дополна неглубокую бочку разума лиц, уже даже без негативного оттенка именуемых «всеядными» потребителями.
Никто больше не читает газет. Многие забыли даже про книги.
Вместо них — лишь постная статейка про очередные реформы и повышение цен на газ и кислород. Шутка, плоская, как и мышление «подружки», пошутившей её на просторах фэйсбука. И универсальный телек, подогнанный по интересам. Верный, как Луна, спутник залипухи — безграничный ютубчик. На котором уже можно и есть. И спать. Даже «испражняться» — хоть и не в прямом смысле слова, зато сразу на многомиллионную аудиторию подрастающих рэперов и блогеров.
А большего нам, как говорится, и не надо.
В абсолютной тишине стоят посадки, скверы и парки — так бескорыстно охраняющие наши искусственные души.
Зато из каждой типовой квартиры непременно можно услышать лишь изредка прерывающуюся дофаминовую цепь — словно эхо, звучащую в пустых черепных коробках азбукой Морзе, составленной из бесконечных «Click’ов», обычно несущих в себе информацию а-ля:
«Сегодня ваша фотка возле иномарки собрала 100 лайков»
«Пожалуйста, введите код для подтверждения покупки»
И любимого, воистину космополитного запроса от «выдроченного» непрекращающейся прокрастинацией интернет-поколения:
«watch porn for free»
From here to eternity.
Даже знаки пунктуации — и те, как оказалось, нынче воспринимаются как явление избыточное. Явно не первой необходимости. Постепенно — из моды, да прямо в приоткрытое окно — выходят даже привычные буквы.
«Метаобщество» решило идти вопреки: изрядно «накекавшись» и откатившись в своей фонетике на тысячи лет назад, оно вновь, уподобившись древним цивилизациям, изобрело для себя общение символическое — так удачно, в ногу со временем, названное «мемами».
Таков нынче трансцендентальный lol.
*
Надо же, я кому-то снова понадобился, — то ли радуясь, то ли наоборот тоскуя, подумал Марк, услышав очередной щелчок.
Курсор плавно перенёсся вверх по экрану и вмиг открыл в одной из многочисленных вкладок новое уведомление, которое сообщало лишь о возможности увеличить слово на букву «Ч» отваром из… (прерывается)
*Вместе с ней отпускаем и горе*
Ещё пару месяцев назад выходные можно было провести с Кэт. Совместные походы по барам, ночные прогулки пустынными улицами, походы на глупые фильмы, так гламурно выблёванные на широкоформатные экраны поп-культурой. И, конечно, пьянки с дешёвым алкоголем — в воняющих мочой парадных. Всего этого Марк лишился в один-единственный момент.
Трудно было вспоминать тот день: расставание ужасно задело его, несмотря на им же — исключительно подсознательно — проявленную инициативу.
Только вот год «семейных» отношений теперь казался ему целой бесконечностью. Хотя и сама бесконечность для него оставалась очередной логически допущенной ошибкой — закрывающей брешь в несовершенстве нашего неогранённого интеллектом сознания.
Честно говоря, он никогда не был идеальным парнем. Да и хорошим не был. Хотя за время, проведённое с ней, юноша хоть немногому, но научился. Например, умело изображать любовь.
Конечно, такая формулировка не может не вызывать подозрений. Но именно так он бы и охарактеризовал своё отношение к Кэтрин. Обманул себя идиллией «нарисованного» счастья — и благополучно в это поверил.
365 дней он сидел среди наспех сконструированных, как это у нас полагается, из говна и палок пальм, неминуемо ожидая логичного конца представления. Но так и не смог дождаться даже антракта.
*
Тем больнее ему далось ни смотря ни на что, а точнее ни смотря на возможность и дальше с ней спать, решение ее бросить. Случилось все в ничем кроме этого и не примечательный обед, второго (как по счету, так и по сорту) ноября.
Марк долго не решался позвонить «любимой». Но, таки собравшись с силами, он быстро и наизусть набрал её номер.
Гудки... Она ответила только на второй звонок.
— Мы больше не можем быть вместе, — резко бросил Маркос и моментально отбился.
Ну вот и всё — это выглядело именно так. Сейчас даже вопрос чувств вполне можно обсуждать по телефону. Более того, отключившись, ты стопроцентно спасаешь себя от ненужного выяснения отношений.
Однажды, бросив трубку, Марк спас себя от Кэт. Возможно, однажды он таким образом и вовсе спасёт себя от абстрактного выяснения.
А в конце концов — повиснув, болтаясь, на телефонном проводе — вообще от всего ненужного.
*
Если продолжать говорить о ненужном, то, как мне абсолютно точно теперь видится, никогда не стоит забывать: любая ненависть — а особенно направленная на самого себя — ужаснейшее в своей иррациональности животное чувство.
Чувство, которое уже долгое время — голодным волком — преследовало Марка.
Периодически ночами ему снились моменты, а иногда и кошмары, пережитые на двоих с бывшей. Её слёзы, предположительно пролитые в момент разрыва, точно стали его камнем преткновения. Парень хотел верить в то, что девушка без проблем отпустила его восвояси, продолжила играть свою роль так же невозмутимо и легко. Но ведь он её отлично знал — и прекрасно понимал, что без горьких рыданий в тот день было не обойтись. Как и во все последующие за этим дни.
*
За прошедший месяц он уже успел сменить четырёх «редких пташек». Да, они не прошли незаметно — именно про них постоянно приходилось слушать Саше.
Такой извивающийся гадом жизненный путь отталкивал всех знакомых главного героя. Его напускная черствость настораживала людей. Марк и сам всё понимал. Но теперь он просто-напросто не знал, как жить иначе.
Единственной его целью сейчас оставалось заставлять других актёров выплёскивать свои самые извращённые эмоции и чувства — чтобы потом ими натужно компенсировать его личный, давно остывший любовный очаг.
Или наполнить насекомыми прожорливый желудок.
Парню даже не могло прийти в голову, что кто-то сможет вновь — по-настоящему, словно острым гарпуном — тронуть за душу глубоко поселившегося в нём морского зверя.
*Слишком неуместная персона*
Ночные клубы — самый яркий пример угасающего в агонии поколения.
Шумная и примитивная якобы «музыка», мерцание разноцветных бликов и почти радостные лица танцующих — а скорее, дёргающихся в эпилептическом припадке — толп людей.
Пустое веселье — торжество наркотиков и алкоголя.
Марк в одиночестве сидел у отчуждённой от всеобщей вакханалии барной стойки и допивал очередной экзотический коктейль.
Лучшее средство — единственная пришедшая ему на ум цель.
Побег от реальности никогда не был воистину правильным решением, но его простота, его доступность — именно они заставляют людей в отчаянии тянуться к бутылке.
И совершенно неважно: бокал дорогого вина, виски в номере пятизвёздочного отеля или палёная водка за самодельным столиком во дворе — крайности не имеют значения.
Важен лишь исход.
А исход у созерцания действительности сквозь различные полупрозрачные поверхности — стеклянные бутылки, наполненные запретным зельем «инсулинки», или так полюбившиеся нашему мастеровитому народу «водники» —всегда один.
Какой? Думаю, вы догадаетесь сами.
*
Цвета в ослабевших от яркого света глазах Марка уже сливались в одно сплошное бельмо, заполонившее половину его поля зрения.
Но он продолжал наблюдать за обезумевшей толпой.
Парни безуспешно искали своих нимф; девушки же вовсю пользовались положением и пропивали последние деньги неумелых «рыцарей», смахивающих скорее на излишне самоуверенных Дон Кихотов. Но совсем не таких искренних в своём безумии.
Банальные причуды жизни в безликом мире бетонных джунглей.
Только одна, совсем неестественная для выбранной локации вещь буквально разрывала зависший в сгущённом воздухе контекст.
За столом, рассчитанным на большую компанию, сидела одинокая девушка.
В одной руке она держала — не то наполовину опустошённый, не то до половины наполненный, но неизменно — алеющий стакан, как позже узнал парень, вроде бы вишнёвого сока.
А второй рукой поправляла свои бесконечно белоснежные волосы.
Яркий луч солнца в кромешной тьме. Верёвка, незапланированно оборвавшаяся под излишней тяжестью беззаботного болтающегося висельника.
*
Знакомая... Где же я мог видеть её раньше? — попытался вспомнить он.
Но этиловый спирт, вместо крови наполнявший его сосуды, был однозначно против любых неоднозначных мыслей героя.
Неудивительно, что Марк так и не смог оторвать от неё глаз.
Этот жадный взгляд, при желании, отметил бы каждый присутствующий в клубе.
Несомненно, его заметила и фрейлейн, что в конце концов одарила юнга своей пронзающей насквозь улыбкой. Думаю, нужно начинать именно сейчас, — словно пушечным выстрелом, прогремело в его голове.
И уже через пару секунд этот жаждущий свежей крови хищник стоял около жертвенного столика.
— Маркос Капланн, — начал первым парень. Приняв решение, показавшееся дивным даже ему самому.
Ведь юноша никогда не представлялся незнакомкам своим полным именем.
Наверное, боясь однажды быть сысканным кем-то из них во второй, уже заранее обречённый прослыть скучным и бесперспективным, раз.
— Мария, — безобидно посмеявшись в противовес его излишней серьёзности, ответила девушка, — можно просто Маша.
— Очень рад внезапному знакомству, — без промедления ответил он.
— Да, безусловно, — поддержала его пыл Мари.
Беседа завязалась быстро и велась до захватывающего непринуждённо.
Они продолжили разговаривать на отвлечённые темы, пока Марк не решился задать главный вопрос того вечера:
— И что же заставило тебя прийти в это падшее место?
Слово «падшее» было произнесено Капланном с такой жадностью, что на его устах моментально утратило свой первоначальный смысл.
Трансформировалось в пленящую сверхидею, предназначенную исключительно для слепого поклонения — в условиях давно почившей в коллективном сознании консервативной духовности и морали. Как его, так и всех окружавших парня ровесников.
В этом ограниченном глухими стенами душном пространстве.
— Не знаю, наверное, интерес. Почему-то я надеялась, всё хоть немного изменилось с того раза, когда год назад я единожды очутилась тут с Са...
Не договорив, она ненадолго замолчала, а потом внезапно продолжила:
— Знаешь, тогда я верила, что люди хотят меняться.
Но, увы... — продолжили новые знакомые в один голос.
*
— Стало быть, тебе здесь неуютно? — перехватил инициативу парень.
— Мы ведь всегда можем уйти куда-то ещё.
Её глаза, словно воскресший из праха и устремившийся на волю Феникс, вспыхнули жаром после этих двусмысленно произнесённых Марком слов.
Именно этого она ждала весь вечер. Ведь за толстой дверью порочного клуба открывался для неё совершенно другой мир — живой и радостный. Естественный и незапятнанный. Как же девушка хотела поделиться этим «параллельным» миром с другими.
— Это было бы прекрасно. Ведь снаружи, словно идеально выверенным вальсом, кружится в танце волшебница-метель... Уже взошла на трон слегка располневшая царица-луна, — сказала она, будто принцесса из «фэнтэзийной» детской сказки. Героиня, которая до конца наивно верит в светлую победу сил добра.
Возможно, именно после этих слов ледяные стены, которые так усердно «заливал» Марк вокруг своего четырёхклапанного машинного двигателя, пустили первую трещину.
Но в тот момент главный герой совершенно не придал этому событию значения.
Вот он уже открывал перед девушкой громоздкие двери клуба, а дальше следовала недолгая прогулка по пустынной улице и совместная поездка к нему домой.
Но, кажется, что-то пошло не по его излюбленному плану — ведь вместо трамвайной остановки они свернули в заснеженный парк.
*Дышим ровно*
Мысли о той ночи долго не покидали Марка. Разве всё должно было произойти именно так?
Они стояли на пустой остановке в полной тишине и обоюдно, робко держались за руки. Первый трамвай только собирался пуститься в свой обыденный рейс. Зимнее утро неторопливо сменяло ночь, а ленивое солнце ещё даже не думало просыпаться. Зато как ярко светили обречённые на скорую смерть звёзды.
*
Всё произошло слишком быстро.
Пылающая сталь пробила его сердце — казавшееся ранее контрафактным — насквозь. Грохот трамвая. Прощальное объятие, пробравшее Марка до мурашек.
Не пойми откуда возникший бардак в голове. И такой долгий, одинокий путь домой. Крылатые лучники уже давно метили в едва очерченную фатумом цель. Но сами того не ожидая — на этот раз действительно в неё попали.
Парень впервые за долгое время показал свою слабость, всецело испытав на себе чувство тотальной зависимости — сравнимое с зависимостью от дешёвых наркотиков, поспешно подогретых на грязной ложке, к которым ты сразу же привыкаешь, без которых уже не можешь.
Желание увидеть её снова пьянящим эфедрином растекалось по его выступающим из-под кожи венам. Сердце никогда ещё не билось так быстро. Его зрачки ещё не были так широки.
Но главный герой совсем не чувствовал соответствующей такому «приходу» легкости. Радость ещё в зародыше растворилась в бездне страха — тотального страха перед неизведанным. И невыносимо неуверенной в самой себе боли.
*
Прошлое уже казалось Марку длящимся с самого рождения страшным сном. Случайная встреча, словно долгожданное пробуждение, разделила его жизнь на «до» и «после».
Но впереди Капланна, как ему казалось, ждало лишь мучительное страдание полюбившего.
И всё это обрушилось на его хрупкие плечи в самый канун Рождества.
Суматоха на улице. Забитые покупателями торговые центры. Все спешили купить презенты родным и близким.
Только вот Марк давно уже не получал подарков… Ровно как и не дарил.
Одиночество всегда шло нога в ногу с главным героем. Тотальное отрицание любой эмоциональной близости — противоречиво умещённое даже в формат годичных отношений — крепкой стеной ограждало его от любых душевных переживаний.
Но трещина уже поползла вдоль осыпающихся перед ней каменных преград.
Он будто очутился посреди зимнего озера. Тонкий лёд под его ногами пока лишь слегка потрескивал, предрекая неизбежное. Серебристый пепел медленно спускался с чистых небес, покрывая собой прозрачную, едва ли подмёрзшую водную пластинку. Тяжесть подобранных по сезону ботинок только усугубляла сложившуюся ситуацию. На берегу суетились маленькие человечки. Им так хотелось теплоты, жаркого лета и ярких лучей.
Ему — так хотелось вернуться на привычную сушу.
Как же парень хотел просто не пойти на дно.
*Разжигаем старый пепел*
Застывшая печаль, как оказалось, бывает не только осенней.
Вот уже который по счёту час Марк не мог уснуть. Мысли, как снег за искусно разрисованным творцом-морозом одиноким окном, вихрем кружились в его терзаемой сомнениями голове. Капланн вмиг устал от всех былых мимолётных связей, казавшихся ему теперь абсолютно бессмысленными.
Но он точно знал, что где-то там, посреди заледеневшей от притворства воды, его ждёт только она.
Ждёт — по всем неписанным заветам оказавшегося по-демонически правым Саши. Внезапно правым — в существовании всеобъемлющей божественной любви.
*
Стрелки часов, медленно затягивающейся петлёй, перекинулись через лебединую шею цифры два.
Рассвет означал бы для него начало конца.
Или — конец затянувшегося начала?
В ту ночь парень должен был принять хоть какое-то решение
*
Она проснулась в прекрасном настроении. Дивно прошедшая ночь вызывала лишь улыбку на её милом лице.
Обклеенные бумажными снежинками обои, мерцающие огоньки разноцветных гирлянд и приятный запах средиземноморских мандаринов, заполняющий собой поддавшуюся теплу квартиру —всё указывало на приближение всеобщего праздника. В тот день у Маши было полным-полно всевозможных интересных дел — даже и не сосчитать. Но одно из них по своей значимости с лёгкостью заслоняло все остальные: канун Рождества, а подарок для младшей сестры всё ещё не выбран.
Она безумно любила неспешные прогулки по дающим безграничный выбор разнообразным магазинам.
Счастье до краёв переполняло её громадное сердце, едва помещавшееся в таком, с виду, малюсеньком тельце.
Она любила это время — не из-за подарков, не из-за традиций. А потому, что в эти дни сама реальность казалась податливее. Словно ткань, которую можно погладить ладонью, пока не исчезнут все складки.
И в этот раз она особенно надеялась: может, где-то в городе есть человек, чья душа тоже тянется к глади — не к буре.
*
Бесконечная аллея стеклянных витрин, отражающих витавшее повсюду рождественское волшебство, радость проходящих мимо людей. И огромная, элегантно и со вкусом украшенная праздничная ель — стоящая прямо посреди главного зала торгового комплекса.
Вера в удивительные чудеса, бескорыстно свершённые лишь искренним добром, всегда шла по жизни рядом с уверенно шагавшей только вперёд героиней.
А вот и оазис!
Небольшой перерыв: чашка пряного какао с корицей и ароматный ванильный круассан в винтажной кофейне, на треть обвешанной игрушками и картинами.
Случайная встреча со старым знакомым, долгий диалог обо всём, приятные совместные воспоминания.
А затем — с новыми силами — приняться за главный квест…
И вот, подходящий подарок наконец куплен: белый шерстяной шарфик с коричневыми оленями в весёлых красных колпаках. Тёплый и красивый. Любая девочка будет в восторге. Подруги в школе наверняка обзавидуются.
И пускай подруги в классе её сестры на самом деле умеют завидовать лишь последнему вышедшему айфону — это, несомненно, их личные проблемы, ни капли не волновавшие Марию.
*
Девушка вернулась домой под вечер.
Мама уже испекла рождественское печенье и запекла праздничную индейку. В зале вовсю пахло мандаринами, салатами и сосной.
А предназначенный для совместной трапезы стол был по-дворянски пышно накрыт для вскоре собравшейся за ним большой семьи — в миг замершей в ожидании вплотную приблизившегося к ним чуда. В момент, когда часы уверенной поступью пробьют ровно двенадцать — дети и взрослые радостно побегут открывать предназначенные только им разноцветные блестящие коробки, в этот день вмещающие в себе лишь приводящие разум в неописуемый восторг, от чистой души подаренные подарки.
*
Сигарета, едва слышно вопя от переполняющей её скуки, медленно остывала в стеклянной пепельнице.
На покосившейся табуретке, стоящей около едва живой «кровати», лежала впервые дочитанная Марком до самого конца книга с рождественскими сказками — ещё только с утра купленная в находящемся, как оказалось, совсем недалеко от его дома книжном магазинчике.
А рядом крепко спал парень, уставший от долгого дня, проведённого в поднадоевшей за годы компании, состоящей лишь из самого себя.
*Беспечно разливаем синеву*
Кровать — взлётная полоса.
Сны — побег от распадающейся на глазах реальности. Незабываемое путешествие в никуда.
В ночную синеву, в тёмное-тёмное небо. Такое пустое и одинокое, лишённое ярких огней, лишённое надежд и ожиданий. Оно - граница обыденности. Граница между мечтой и реальностью.
*
Люди всегда думают о невозможном. Марк, конечно же, не исключение. Белые простыни словно бы стали его белоснежными крыльями. Такие сильные ощущения наполняют его изнутри.
Он где-то там — где гремят пушечные залпы и играет классическая музыка, а роскошные дворцы сменяются грязными траншеями... он где-то там.
Где в ясном небе беспечно парят белые голуби. Птицы мира. Нового, разоружённого от фальши мира.
Мира, навсегда снявшего с себя надоевшую за годы безобразную маску — когда-то накрепко прилипшую к совсем ещё детскому, наивному лицу.
Маркос уже совсем не боялся. Сейчас он по-настоящему был готов даже умереть. Ведь только смерть способна теперь пролить истинный свет на его прошлую жизнь.
*Прыгаем наперекор*
Юноша всё-таки перешёл свой персональный Рубикон, достиг пограничной точки невозврата. И теперь, лишившись возможности трусливо бежать, наконец-то стойко решил идти к своей мечте до конца.
Он вспомнил, как в шесть лет впервые наступил на прозрачный лёд у деревенской речки — тогда отец просто подхватил его на руки. Сейчас же — только он сам и эта тишина. Но ведь он всё равно пойдет.
*
Отделяемый сейчас от Ма… лишь тонким слоем едва замёрзшего льда, с намёком похрустывающего под трясущимися ногами парня, он, наконец-то осмелев, вздымает руки вверх — и всего через миг, сменив вектор движения на противоположный, проламывает под собой посиневшую от холода, зачерствевшую корочку, заливая гладь вокруг образовавшейся лунки ледяной водой.
*
Её манящие глаза — тихое упокоение для далеко не первого десятка излишне уверенных в себе капитанов. Увы, так и не решившихся отправиться с Машей в захватывающее глубоководное путешествие по заснеженному зимнему парку.
Её большие детские глаза нежно голубеют перед Марком, впервые за долгое время улыбающемуся для них по-настоящему. Голубеют, словно гладь кристально чистого озера — ставшего теперь для парня единственно естественным отражением окружающей его ото всюду реальности.
Ведь ощущения от совместного погружения такие сильные, что хочется, умолкнув, просто покрепче схлопнуть свои зенки и наконец-то поверить в то, что он застрял в этих прозрачных водах навсегда.
*Начинаем, закончив*
Он быстро открыл глаза. За окном кружила всё та же метель, но она больше вовсе и не казалась враждебной. Белые хлопья танцевали в воздухе, будто кто-то наверху всё ещё пытался украсить ими этот уставший от зимы мир.
На пыльном подоконнике лежала едва ли купленная книга с рождественскими сказками — открытая на случайной странице, она вещала о чём-то совсем неважном, ведь сейчас он уже знал: всё, что ему нужно, написано не в ней, а в нём самом.
Он чувствовал… необходимость. Необъяснимое, неумолимое желание — встать, одеться и пойти. К ней. Не потому, что надеется. А потому, что иначе — всё это опять зря.
Иначе просто невозможно.
*
Он решительно встал и пошёл в ванную. Побрился и умылся. Без привычной спешки, без раздражения, без порезанных щёк. Потом снял с гвоздя свой самый тёплый шарф — тот самый, который она тогда повязала вокруг судьбоносного каштана. Случайно пленив тем самым и парня.
Только теперь — он был уже для неё.
*
Выйдя из квартиры, он шагнул в снежную пустоту. Город всё ещё то ли спал, то ли искусно делал вид. Снег хрустел под его ногами, а каждый шаг был каким-то странно лёгким — как будто Марк, наконец, стал частью чего-то большого, но одновременно и такого невесомого.
Он шёл уже почти час…
Мысли кипели в голове юноши. Он не знал, что скажет. Может быть, просто улыбнётся. Может, протянет ей шарф. Или купит по дороге цветы. А может, просто встанет на расстоянии и подождёт — вдруг она тоже сегодня решила выйти погулять.
Та самая остановка. Он постоял минуту. Две. Люди спешили мимо, машины проносились по улице, но сейчас он не слышал ни одного постороннего звука.
*
В какой-то момент в снежной пелене, в самом её краю, появилась тонкая фигура. Девушка в белом пальто шла в его сторону, неся в руках свернутый шарф с оленями. Она не махала, не звала. Просто шла — уверенно и спокойно, будто точно знала: он будет ждать.
И когда между ними оставалось всего пару шагов, он вдруг понял: он не провалился под лёд. Он наконец-то научился по нему ходить.
*
Она подошла, но они не сказали друг другу ни слова. Просто обнялись — так, будто это объятие уже ждало их обоих тысячи зим. И, быть может, от этой теплоты даже метель на минуту растаяла.
А где-то в вышине, высоко за облаками и тучами, на мгновение среди дневного неба словно бы вспыхнула одна — та самая, упрямая звезда.
Марк почувствовал — внутри него впервые за долгое время стало тихо. Не пусто. Не глухо. А именно тихо. Как бывает в преддверии настоящей весны.
Мы всё ещё здесь, и мы всё ещё дышим. Только теперь — иначе!» — из ненаписанного письма Марка самому себе
*
Монотонный гул толпы на улицах столицы страны — когда-то первого, а теперь уже и не посчитать какого мира — сменила густая тишина. Такая вожделенная, но в то же время — нестерпимо нас терзающая. Всепоглощающая, оглушительно уверенная в своей собственной уникальности…
*
«Иногда попадаются звёзды, что даже в абсолютном мраке способны светить для нас — как мне теперь всё чаще думается — скорее даже избыточно; по иронии судьбы, параллельно нас же и ослепляя. Своей безграничной яркостью они постепенно затмевают всё вокруг. Но вскоре лишь до безобразия искусно затухают, навечно заключённые внутри наших обожжённых сердец.
Хм. Редко же трезвая реальность может мне предложить нечто подобное», — излишне трепетно отнёсся к своим мыслям Марк.
Вот уже третий час он лишь ворочался на «каменном», словно крышка древнего саркофага, матрасе. И, как назло, никак не мог уснуть.
Вместо этого, будто сильно боясь забыть о чём-то очень важном, он лишь раз за разом прогонял в голове так и не прочитанный им монолог, рассчитанный, по ошибке, на двоих.
А за окном по-королевски пышно разгуливала морозная декабрьская ночь.
Тем временем, как привычно курсирующий по обыденному ежедневному маршруту героя, незаменимый, словно кровь, разливающаяся по нашим сосудам, рогатый людоед-трамвай, погрузившись в дрем, пустовал: давно уж опорожнив своё брюхо, чинно отстаиваясь в хоть изредка окутываемом маревом беззвучия громадном депо, закономерно располагающемся в самом сердце такого же, как и оно само, монструозного человейника…
С намёком на величие и даже некую историческую значимость… жаль, ныне на право и налево переписывающуюся. Доставшуюся нам в наследство от сюрреалистичного в своей незавершённости социалистического покойника — сразу же после смерти предательски высмеянного жиреющими потомками, но до сих пор временами воскресающего уродливыми шаржами в головах миллионов вечно обманутых людей, принимавших самое что ни на есть активное участие в его не только всесоюзно одобренной похоронной процессии.
*Расставляем капканы*
— Как же я рада, что ты всё-таки забрал меня оттуда.
Терпеть не могу это беззаботное, удушающее «оттуда», неизвестно почему именующееся железобетонными десятилетиями ночным клубом, — обращалась к нему, как тогда казалось парню, самая очередная: случайная и однодневная, а точнее — почасовая и неповторимо-ночная спутница. Кажется, её звали Мар... Мариной? Или Марией?
Какая разница? Юношу это совершенно не интересовало. Скорее наоборот — его перманентно помутнённое, вечно убегающее от клыкастой реальности и, наконец, зацикленное лишь на самом себе сознание вполне вероятно смогло бы принять очевидную личную невнимательность по отношению к собеседнице за случайно подаренный Вселенной комплимент.
И угадайте — в чью бы он был сторону?
Например, Марк был бы крайне рад и вполне простому, заурядному:
«Да, парень, ты сегодня нереально крут и без труда в очередной раз возьмёшь своё!»
Но в настоящий, возможно даже детский восторг, вероятнее всего, наш главный, пусть местами и до ужаса второстепенный герой, пришёл бы от немного другой формы:
«Быть мудаком нынче стильно. И у тебя это отлично получается! Продолжай в том же духе — в духе по-настоящему тебе родной, мертворождённой эпохи, сковывающей плечи твоего рассыпающегося в прах настоящего!»
*
Они медленно продвигались сквозь кромешную темноту и мрачные кроны, наголо обритые нагрянувшей внезапно — словно весеннее обострение или осенний воинский призыв, вероломно начавшийся в этот раз уже летом — голодной зимой.
Обглоданные морозом, стоявшие в первых рядах вдоль хаотично проложенного маршрута, ведомого лишь отчаянным порывом — то ли ребяческого, то ли, наоборот, с натяжкой дорабатывающего свою последнюю передпенсионную смену сердца, — всё новые и новые каштаны теперь оставались позади наших не случайных, но случайно оказавшихся рядом знакомых.
Тёмно-коричневые, давно обезоруженные столбы лишь молча провожали их стеклянным, оцепеневшим от извечно повторяющейся трёхмесячной безнадёги взглядом.
— Надо срочно что-то с этим безобразием делать…— Им же, наверное, безумно холодно! — внезапно громко воскликнула девушка и продолжила:
— Интересно, что же она может сделать с такого рода, знаете ли, глобальной, почти планетарного масштаба проблемой? — в это же время размышлял про себя Марк.
*
— Вот, теперь тебе будет хоть немного теплее нас тут охранять, — прошептала она, обвязывая старый ствол своим внезапно оказавшимся максимально уместным коричневым шерстяным шарфом. Связанным, наверное, лишь для мимолётного торжества, завязанного на этом островке чистоты, подаренном извечно позабытой нами природой — в качестве театрального помоста, лишь случайно обнаруженного предками среди бескрайних промышленных океанов и впадающих в них неоновых рек и глянцевых морей.
Марк попытался иронично улыбнуться, но вместо этого — с нехарактерной для него несуразностью — «увековечил», пусть и на мгновение, безнадёжно глупую гримасу на своём блеклом лице, уставшем за прошедший день от фальшивых улыбок.
Его же, а именно лицо, по-хорошему — а точнее, по давно потерянному паспорту — хотелось бы назвать молодым. Но, к сожалению, ветшающего лжеца всегда выдавали глаза.
В них отчётливо просматривался покорёженный жизненными вихрями старик — едва ли разменявший второй десяток, но уже бесцельно тоскующий по давно ушедшим «молодым годам»; увы, не осознающий, что такие желанные «драгоценные» минуты прямо сейчас рассыпаются жгущим песком по его замёрзшим рукам.
Что за глупое ребячество? — наконец подумал он, но почему-то побоялся прокомментировать последние действия спутницы, уже стоящей в его голове знаком вопроса, вслух.
Никогда не видел ничего подобного, — произнёс парень, словно вступая в оппозицию к своим же мыслям, выражавшим ещё мгновение назад стереотипное порицание.
— Теперь им будет теплее, — улыбаясь, повторила Ма…
— Но ведь это всего лишь деревья… Разве они сами не разберутся? Всегда же как-то стояли себе, разбирались.
— И что с того, что деревья? Они ведь тоже живые. Иногда мне кажется — поживее многих людей! Так что сегодня без нас они точно не разберутся. Поверь, никому на свете не хочется разбираться самим. Давай поможем согреться хотя бы им. Иди же скорее сюда и попробуй обнять…
— Ну, например, вот его, — указывая пальцем на толстый ствол, продолжала девушка. — Уверена, ты сразу всё поймёшь!
Недолго думая, парень сошёл с тропинки, протоптанной в хрустящей белизне ногами шатавшихся в округе зевак, и тут же вступил в плотные, ранее никем не обузданные сугробы.
Что происходит? Как я оказался в этом парке? — неожиданно мелькнула мысль в голове юноши.
Алкоголь, допитый уже достаточно давно, к сожалению, совсем его не согревал. С этой задачей не справлялось и явно не по сезону — но, как ему казалось, по последнему писку моды — подобранное пальто. Ну, оно хотя бы и вправду шло этому почти молодому человеку.
Какой же я дурак! Естественно, надо было одеться потеплее — на дворе ведь уже зима. И она, вопреки дурацким прогнозам, совсем не умеренная, — сокрушаясь, бормотал он себе под нос. Всё продолжал пробираться сквозь упрямый снег, казавшийся ему в ту минуту враждебно плотным.
До проклятого дерева оставалось пару шагов. Ещё пару… и уже через мгновение он достиг непонятной ему самому цели.
— Смелее! — подбодрила его девушка. — Не будь таким робким.
Робким?! Да она вообще понимает…? — злость буквально съедала Марка изнутри, но почему-то была уже не в силах, взорвавшись в его сердце, вырваться наружу.
А в постепенно замерзавших без шапки ушах Марка продолжал одиноко выть хронически простуженный ветер. Небрежно, словно тающий пломбир, выпущенный из рук неосторожного ребёнка, их путь простирался через всё настырнее рассыпающийся под ноги снег.
*
Они стояли посреди небольшой посадки и обнимали очередной — но в ту секунду самый близкий и тёплый — каштан, никогда вовсе и не казавшийся ей мрачным или постыдно оголённым.
Какая удивительная пара, — лепетали случайные очевидцы, с умилением наблюдая за происходящим.
Но её никогда не волновало мнение других людей. Она всего лишь была счастлива — прямо сейчас.
Когда же это закончится? — безнадёжно утомлённый собственной инертностью, повторял про себя Марк.
*Порой мы просто пьем*
Субботний вечер застал их сидящими в одном из многочисленных дворов бесконечного города. Даже ноябрьская слякоть не могла испортить настроение Марка. Допивалась уже далеко не первая бутылка — хоть и почти самого дешёвого, наскоро купленного красного сухого.
Его полуфантастические, почти как твари из миров, придуманных Джоан Роулинг, истории всегда вызывали неподдельный интерес у случайных, оказавшихся рядом невольных слушателей. Но сегодня Саша — новый друг Марка — был явно не в подходящем для подобных тру-стори настроении. Как оказалось, он совершенно не намеревался с жадностью и упоением внимать травести-байкам. А его последние, уже критические поражения на любовном фронте только усугубляли ситуацию, нынче накалившуюся, словно сперва включённый, а затем забытый в бытовом аду паяльник.
Но уже скоро прогремит взрыв.
— Как же ты черств, Маркос. Мне уже осточертели твои непрекращающиеся разговоры о девушках: такое сугубо материально-прикладное отношение просто отвратно в любом своём проявлении. Омерзительно и низко! — ещё секунду назад солирующего стори-тейлера, вовсю купающегося в собственных словесных фонтанах (больше походивших, правда, на высыхающий за ненадобностью советский общественный бассейн или одинокую лужу, испаряющуюся под знойным солнцем), резко перебил возмущённый товарищ.
— Ну и пусть! Тем приятнее будет наблюдать за твоими “уникальными” душевными страданиями, герой-любовник, моментально отрицающий любую ценность всего миг назад им же восхваляемого. Знаешь, однажды та самая шаблонная любовь неминуемо пробивает сердце каждого из нас.
А затем, недолго подумав, добавил: — Несомненно, она пробьёт и лёд в твоём.
— Долог мой путь в Серпентарии, — без особых эмоций, словно игнорируя пыл и надрыв собеседника, пробормотал главный герой.
*
Они знали друг друга всего пару месяцев. У них почти не было общих интересов, но оказалось в достатке совместных похождений. Судьба столкнула парней так грубо и внезапно, что их дружба казалась одновременно удивительной и абсурдной. Но почему-то — безоговорочно явной, уже с самого первого совместного времяпровождения, ещё ограничивавшегося тогда стенами университета, ставшего для них двоих чем-то вроде отчима, по пьяни забывшего об их существовании.
А недавно парни то ли и правда синхронно что-то поняли, то ли, изрядно напившись, просто себе это внушили, но абсолютно точно для себя уяснили: отныне и навеки они должны дополнять друг друга — в бесконечно порождаемых их же существованием пороках совершенно разного происхождения и конечного назначения.
— А знаешь, я ведь любил её, — Саша неожиданно сменил тему. И спьяну он выбрал самую унылую изо всех возможных.
— Сильнее себя и своей жизни любил! Но какой же в этом толк? Если в итоге так легко отпустил? — не успокаивался он и, словно аудиофайл, аккуратно зацикленный на повторе, ещё несколько раз, заканчивая не только фразу, но и весь дубль, пробубнил своё финальное: «отпустил…»
— Отпустил, — с неизвестно откуда взявшимся сочувствием повторил за ним уже Марк. А потом, немного придя в себя после очередного глотка, переспросил:
— Тааак… Ну а как в итоге отпустил-то?
— Моментально, но далеко не сразу… — лаконично и отречённо ответил ему поникший друг.
Он не видел их вместе. Саша когда-то рассказывал про большие голубые глаза, иногда вспоминал по-детски нежные черты лица, аккуратный маленький носик. И лишь однажды — такие шелковистые волосы: совсем светлые и всегда уложенные максимально опрятно. Судя по его описанию, она была ангельски прекрасной.
А теперь он — чертовски грустный Саша, оторвавший своему любимому воображаемому цветку лепестки, словно с мясом сорвав с плеч её ангельские крылья — по-настоящему и бесповоротно шёл ко дну. Неестественно гордо, и лишь с её именем на застывших устах.
Но у Марка не получалось запоминать женские имена. Даже самых редких представительниц — тех, что с «причудливыми перьями». Ему это просто-напросто было ни к чему. Ведь девушки приходили и уходили — а возможно, и вовсе проходили насквозь его промёрзшую однокомнатную недоквартиру, позабыв при этом снять свои грязные ботинки, отдающие почему-то сыростью и грибами.
Даже в такой момент Капланн — а именно такую фамилию получил в наследство от предков наш герой — никак не мог вспомнить, какой именно ангел так по-дьявольски предал Сашу. Хотя, возможно, предательством этот поступок считал и вовсе лишь преданный.
Будем надеяться — ещё не с концами предавшийся самозабвению, проданный за гроши своей же прожорливой тоске.
*
— Выпьем? — резво крикнул Марк, пытаясь хоть как-то воскресить настроение павшего товарища.
— До дна? На дно! — своим скорым всхлипом Саша выражал полную готовность как к распятию, так и к последующему Воскрешению.
Слёзы-слова, как бы трансформирующиеся в пресную воду, скатывались по его румяным щекам; и переливались меж постепенно веселеющих от вина уст — ни на минуту не умолкающих друзей.
Они смеялись, но сей смех больше напоминал эхо разбитого стекла. Не столько весёлый, сколько спасительный. Каждый из них понимал: в этом вине больше соли, чем сахара. Больше просьбы забыться, чем желания праздника. И где-то в этом принятии боли — они наконец становились друзьями по-настоящему.
Настоящему, в котором и пронеслись примерно три с половиной опьяневших часа.
До тех пор, пока парни окончательно не напились.
*
Стрелка уверенно маршировала к отрезвляющей отметке в двенадцать.
Александру явно не нравилось, что Марк — как Капланну тогда казалось — удобнейшим образом расположил своё обмякшее тело на лавочке, край ныне бесхозной детской площадки. После долгих уговоров, вперемешку с пьяными отговорками, они наконец сошлись во мнении, что их локальный шабаш выдохся — и пора расчехлять метлы. Разлетаться, в сопровождении «вертолётов», по пустующим и нежеланным, но хотя бы своим домам.
Именно их наш рыцарь наверняка ещё не раз вспомнит и расскажет своей — как он со сладкой лёгкостью, присущей, как теперь думается, лишь давно усопшим мертвецам, говорит — очередной единственной. Этот крестовый поход наоборот — из процветающего Иерусалима в прозябающий в безмерно тёмных веках средневековый Париж — породит ещё пару эпичных в своём героическом пустословии историй.
*
Но пока Марк стоял на трамвайной остановке совершенно один. В его трясущихся руках неспеша тлела вновь непонятно зачем закуренная сигарета, а в голове, словно рулетка в прокуренном зале шумного казино, крутились всевозможные и на трезвый взгляд совсем уж невозможные женские имена.
Но он так ни разу и не попал на желанное чёрное. Или всё-таки красное?
Хотя с красным (как, впрочем, и с белым) явно стоило поскорее заканчивать. А иначе — уж хоть куда-то попасть ему сулит только сполна, разделив самого себя на постоянно выпадающий ноль.
*Бывает – с головой утопаем в повседневности*
Понедельник подкрался незаметно: раздирающим душу коварным ударом он метил прямо в нахмурившийся лоб пока ещё спящего Марка; заливающимся будильником, противно пищащим под самым ухом, заявлял о себе — и спешно растворялся в зевающем рту, вперемешку с тошнотворным привкусом наперёд упущенного «сегодня», заканчивающегося в аккурат к выходным.
Которые так же скоро вновь отзовутся знакомым похмельным привкусом — в том самом рту, жадно и без разбора растворяющем разномастные жидкости, часто отличающиеся между собой градусом, но неизменно заливаемые внутрь в неадекватном количестве.
И всё это означало, в сущности, лишь то, что очевидно тяжёлый подъём — хотя скорее очередной respawn — абсолютно неизбежен.
*
Марк неспешно встал с «гробовых» досок, неохотно выполнявших роль его кровати, лениво подтянулся и посмотрел на часы — стрелки показывали 7:56. Из приоткрытого окна доносился гул торопливо проезжающих машин, спешащая толпа быстро появлялась и так же резво пропадала из виду, открывшегося парню, смотрящему наружу.
*
И только маленький мальчик, выгуливающий своего золотистого ретривера, никуда не торопился. Только в его глазах можно было разглядеть радость — самую настоящую радость наступившего дня: такую наивную, но такую прекрасную.
Порой, в самых лихорадочных снах, Капланну виделось: что если бы он когда-то всё же спустился на этот уровень? Просто подошёл бы к мальчику, который не торопится, и спросил — что ты ищешь здесь, в утре?
Быть может, тот улыбнулся бы, глядя на своего питомца, и сказал: «Я просто умею любить. Но ты, видно, давно забыл — каково это».
От этих слов наш герой всегда просыпался — раньше, чем хотелось.
*
Увы, сонный Маркос привычно наблюдал за развертывающимся пейзажем через оконное стекло — на привычном для него уровне 9-го этажа. Привычка включала фильтр «никого не касается», и парень автоматически переставал видеть в людях что-либо индивидуальное.
Он видел только тени.
Идущие на работу тени.
Идущие на учёбу тени.
Идущие за хлебом и сигаретами тени.
Его взор улавливал лишь мелкие точки, которые броуновским движением наполняли всё ещё пустующие места на пожелтевшем от утекшего времени холсте мегаполиса — изображавшего, в реальности, лишь заброшенную коммунистическими первооткрывателями метрополию.
До обещанного им верой Нового Света несостоявшиеся строители, кстати, так и не доплыли. Да и любую другую веру попутно умудрились утопить — выбросив за ненадобностью за борт.
*
Нет, я не могу опоздать… как обычно. Этот понедельник планировался совсем другим. Он должен был начаться по-другому, — мысли Марка в голове звучали немного истерично.
Тем временем, до начала занятий в его университете оставалось чуть больше часа.
Думаю, мне не стоит рассказывать о том, как быстро и небрежно он собирался в путь: швыряя из угла в угол свои единственные штаны и множественные неспаренные носки, тщетно вычищая испачканные пьяной невнимательностью ботинки, роняя в спешке книги — так необходимые ему сегодня на парах, но в итоге забытые и увековеченные в форме подставки для кофе, стабильно не допиваемого им по утрам даже до половины.
Но уже через тридцать минут наш герой — словно отважный рыцарь, храбро идущий на подвиг с гордо поднятой головой и опущенным забралом — стоял около ближайшей остановки и зачем-то разглядывал многогранно-разнообразные в своей грусти и серости, активно сменяющие друг друга в возникающих давках, блеклые человеческие лица.
Разномастные люди, словно один единственный, ожидали уже проверенный годами 1, 2, 3… 223-й трамвай.
Именно он совсем-таки скоро увезёт своих сонных пассажиров — ставших ему за годы совместного «час туда, час обратно, завтра повторить» — похожего скорее на психоделический бэд-трип, отягощённый небрежно напиханными внутрь BDSM-элементами, сродни самым компромиссным шпротам… Прогорклым от масла и кое-как забивающим некачественную мягкую жестяную банку, чем на осознанный выбор миллионов так называемых «взрослых» — в этой дочерна чудной, построенной на похрустывающих костях самих строивших, стране. А может, даже и миллиардов «уж точно не детей», разбросанных по всему нашему необъятному миру — миллиардов ещё по молодости устаревших шпрот, ставших, как я уже говорил, для своих консервных банок необъяснимо родными и даже желанно-удобными.
Работу, не вызывающую у них ни секунды неподдельного интереса, но зато стабильно ворующую все отведённые им для единственной и неповторимой жизни часы.Изо дня в день они, с пресловутым комфортом, отчётливо пахнущим то ли прогорклым маслом, то ли немытыми вспотевшими инертными телами, неслись на такую ненавистную работу.
*
Марк, ясное дело, никогда и нигде сам не работал. Его до сих пор содержали даже излишне заботливые, трудящиеся ради этого на нескольких должностях сразу, родители.
Да и вообще, он терпеть не мог уже даже само слово «работа» — безоговорочно принимаемое за должное, как ему казалось, лишь ментальными рабами. Теми, кто утратил какую-либо естественную волю — в древние времена насильно и с особой жестокостью закованную в цепи, а ныне — по собственной воле и за бесценок проданную ради такой же обременяющей цепи, но теперь уже с модной позолотой.
Ведь действительно, что может быть хуже, чем монотонность, зацикленная на десятки пролетающих мимо лет — с которой, словно с долгой каторги, ты возвращаешься уже бездыханным телом далеко за шестьдесят: без амбиций и целей, зато с «вырвиглазным» букетом хронических системных «багов» и отчаянным желанием тихо и спокойно, а главное — как можно скорее, уснуть… и сдохнуть.
Чтобы, на миг проснувшись, поудобнее устроиться в очередной уютной коробке — на этот раз втридорога проданной уже отсутствующему тебе под нетленной торговой маркой бесконечной вечности.
Но, конечно же, это не касалось творчества.
И хотя Марк учился на вполне приземлённой английской филологии, сам он это осознавал с большим трудом. Его воображение регулярно дорисовывало к блеклым фотокарточкам реальности радужные картины обязательно светлого будущего — переливающегося от ясного солнца и отблескивающего карьерой то ли выдающегося писателя, то ли человека, работа которого заключается лишь в том, чтобы быть максимально крутым и получать за это неплохие деньги.
Можете представить себе такого человека?
Зато его с лёгкостью мог представить наш герой.
В этот момент его мысли полностью утратили очертания адекватности. И вдруг Капланн вспоминал фразу своего лучшего друга Саши:
— Знаешь, Марк… иногда мне кажется, что мы просто ошибка. Групповая, с человеческим лицом. Нас родили, чтобы нам нечего было сказать. Даже самим себе.
И тогда он будто бы снова понял:
Да. Всё так и есть.
*
Эти безусловно реалистичные размышления были прерваны сиреной внезапно подъехавшего издали транспорта. Люди, словно по только им улавливаемой команде свыше, охотно толкаясь, ринулись внутрь.
Именно в такие моменты невольно хочется провести параллель с печально известным футбольным матчем Спартак – Хаарлем, в бессмысленной давке которого погибали невинные зеваки. Словно коржи на многослойном торте, они выстилали собой точку опоры для тех, кому в этот раз повезло чуть больше — и они оказались чуть выше.
Эти безумные никогда не думали о проблемах непонятных «других», тут и там некстати обнаруживающихся посреди них самих.
Да, наивного чуда не произошло и сейчас.
Честно говоря, Марк и сам не особо думал о каких-то там людях. Хотя они и окружали его отовсюду. Может, только в контексте остроумно вычленённых из самого себя персонажей, гордо названных им же разнообразными вычурными именами. Но не факт, что это считается.
Скандалы и крики даже не собирались затихать, но Капланна это совершенно не волновало — он всегда заходил в трамвай последним. В общем-то, он опаздывал, а значит — уже никуда и не спешил.
*
День тянулся мучительно долго. Каждая раздражающая мелочь заставляла главного героя впадать в почти непрекращающееся отчаяние.
Хмурые лица общительных, словно ледяная стена заброшенной в спешке чернобыльской панельки, одногруппников. Нудные занятия, подчинённые не особо идейным преподавателям. Даже начатая им по собственному желанию книга — всё ужасно бесило.
А идея зачеркнуть в календаре 30 ноября преследовала его почти с самого утра.
Завтра ведь наконец-то наступит зима, — постоянно повторял Марк.
Именно эта пора обещала превратить его жизнь в волшебную сказку. Вселенная вообще неизменно обещала будущему писателю — к сожалению, так до сих пор ничего и не написавшему — только самое хорошее и приятное.
А то, что не очень, заряженными дробью ружьями подвешивала в самых укромных местах: далеких уголках старинного — не в контексте антикварности, а лишь в смысле банальной запущенности — шкафа.
Сразу под досками, на которых спал Марк.
Кроватью их, увы, могли назвать лишь торгаши, что когда-то ему эту самую «кровать» беспощадно же и впарили — на барахолке.
*Иногда даже хороним мечту*
Марк с Сашей до рассвета проторчали на кухне коммуналки.
Споры соседей на повышенных тонах уже было не услышать — даже через тонкие стены почти игрушечных панельных домиков.
Затухающие со скуки сигареты умирали в переливавшейся от света звёзд пепельнице, а парни всё продолжали свой нескончаемый разговор.
*
И ведь дело было совершенно не в выпитом алкоголе.
Любовь — именно это слово неслось красной линией через написанный ими в блокноте обгорелых душ импровизированный диалог.
Пусть и каждый из них видел её совершенно по-разному.
Возможно, как Капланн — сродни марке «Столичной»: пафосной и трагикомичной. А может, наоборот — такой нежной и окрыляющей?
Именно она — бессмертная, как Цой, не имеющая ни места, ни возврата, пожирающая всю жизнь целиком и не дающая ничего взамен — объединила их в ту ночь.
*
Будь они лет на десять постарше — забились бы писать на двоих роман о неземных чувствах, тесно переплетённых с собственными любовными байками.
Мол, живёшь ты такой молодой и совершенно беспечный: без зазрения совести меняешь Насть на Свет, а иногда и на килограмм фабричных котлет. А потом — ни за что — получаешь от ехидного мира по лицу, и твоя биография рвётся на «до» и «после».
А твоя прошлая лёгкость бытия становится совершенно невыносимой.
И чтобы Она непременно была очаровательно-чудной в своём вечном баловстве: чтобы срезала волосы под корень — тебе назло, целовала твоих лучших друзей в качестве аргумента:
«Что, съел? На тебе ведь свет клином не сошёлся!» А потом бы украла твои ключи — чтобы ты не привёл домой новую знакомую с тату в интересных местах и потрёпанными волосами, ярко выкрашенными в кислотно-фиолетовый цвет.
Глупая девочка — банальная история. Сладкое луковое горе от ума.
И пусть все её клятвы примерно равны вечной любви восьмиклассницы, но кому было бы до этого дело?
*
Будь они смелее — сочинили бы монолог 18+ про неугасающие чувства. Про нескладное враньё. Про подцепленный в гостях — на пару с герпесом — алкоголизм. Про розовых девочек с культурным вакуумом в ватных головах.
А самое главное — про разорванную в клочья душу. И про сердце, завязанное в узел, несмотря на все гадости.
*
Будь они умнее — они бы вообще не начали этот бесполезный разговор. В тот момент можно было обойтись обыденными словами вроде:
Привет, как дела? — при встрече.
И пьяным обсуждением каких-то там важных политиков, чередуемым с невероятными теориями заговора против здравого смысла.
Ведь у каждого, кажется, было с кем пойти в разведку — и под венец.
А к кому — на разведку и с винцом. Каждый знал, что вполне счастлив в своих собственных границах.
Выступающих то ли пресловутой зоной комфорта, то ли неосознанным карцером.
Так ли уж важно, насколько это Любовь?
*Взамен находим легкость*
Одиночество всегда пугало людей. Социальные инстинкты, которые выработались у нас за долгие века соучастной деятельности, никогда и никому не давали покоя. Именно они помогали обществу выживать на рассвете человечества. Именно они так мучительно «прожирали» Марка — сокровенно тяготеющего ныне к полной самоизоляции.
Его комната была наполнена уж слишком карикатурной тоской: оборванные обои, голый пол и такой удручающий вид из окна — долгая, кажущаяся во тьме бесконечной, дорога и мрачно-серые типовые дома.
В этом городе они стояли тысячами, до краёв забитые людьми. Мужчины и женщины просто бездумно барахтались в тесных помещениях — в форме окружавших их отовсюду коробок и целлофановых пакетов, старательно завязанных на пульсирующих от недостатка кислорода шеях. Наверное, именно повинующимся глаголом «существовать» сегодня с небывалой лёгкостью можно заменить совсем уж иллюзорный и всё дальше от нас отдаляющийся в параллельные, беззаботные миры гордый глагол «жить».
*
Вы только плохого не думайте: я бы с удовольствием отрёкся от всей этой тягомотной чернухи, пагубно влияющей на психоэмоциональное состояние как читателя, так, несомненно, и самого автора.
С упоением бы принялся описывать тропический закат на райском берегу. Или египетские пирамиды, хранящие в себе множество будоражащих сознание тайн.
Только при чём тут тогда Капланн?
Ведь вышеупомянутые явления он созерцал лишь сквозь экраны своих спутников-мониторов, да и делал это не так охотно, как очередную порцию по-постмодернистски фальшивых смешных картинок. Он даже приблизительно не различал пирамиды Хеопса и Хефрена, зато наизусть знал акционные цены в дешевом супермаркете прямо под домом. Модельный ряд трамвая, ежедневно ворующего, вплоть до позднего вечера, живого человека у него же самого. Да несколько торговых нарицательных для сигарет, вина и пива — их он всегда произносил безошибочно, с невозмутимым лицом знатока.
А прижизненно для нас выстроенные — пожизненные: то ли темницы, то ли гробницы — он каждый день видел из окна своей квартиры, наблюдал из окна трамвая, тоскливо созерцал сквозь окно учебной аудитории. И даже в пути между этими тремя повторяющимися локациями они несомненно сопровождали парня.
Коробки транслировали актуальную повестку и бескорыстно напоминали нам о действительно важном. Надёжно, словно в слое воска, сохраняли наши сальные тела: как почившие, походившие скорее на ненужный хлам, сваленный в картонную «корзину на потом» на тёмном чердаке, так и вполне себе биологически живые — порывисто дышащие и без устали желающие получить свою порцию рафинированного «счастья». Смех и веселье уже давно покинули этот гнусный (в смысле — населённый ныне преимущественно копошащимся гнусом) мир, в котором суррогатную «радость» могут принести лишь месяцами зарабатываемые, а после — в мгновение потраченные в очередном марш-броске безудержной мании — «вечнозелёные» бумажки.
В вечно серой державе, словно по случаю зашедшей в музейный комплекс с воистину ностальгическим названием: «Наши любимые беззаботные 90-е».
*
Этот воскресный день будто остановился вне зоны влияния тягучего времени.
Главный герой бесперспективно искал хоть какое-то утешение и спасение от бесконечно давящей, обрушивающей на голову потолки, терзающей само естество — скуки.
Резкий свет его мерцающего ноутбука не давал сосредоточиться ни на одной электронной книге. Ведь манящий свежий запах настоящих страниц он предпочёл бесплатному общему пользованию.
Интернет уже не был источником «девственных» знаний. Он давно превратился в ещё один рычаг — архимедов рычаг управления сознанием «сырнистых» масс. Под красивой обёрткой индивидуализма и мнимой личной свободы.
В условиях стремительно растущих и во всю нас окутавших — словно просочившиеся из культуры далёкой страны восходящего солнца тентакли — форм тотального медиаконтроля.
*
Ещё вчера Марк, решив остроумно пошутить вместе с товарищами, купил себе пачку тонких сигарет с «натуральным» ароматом клубники.
Но глупость на этот раз не осталась безнаказанной. Какую же мерзость мне приходится вдыхать, — повторял он, в очередной раз выходя на занимающий добрую десятину его жизни перекур.
А поскольку в тот день их было необычно много, он буквально проклинал себя за изначально казавшийся забавным и незначительным, но ныне самый жуткий в своих масштабах проступок.
И хотя на кухне невозможно было отыскать хоть какую-то еду, свои последние деньги наш самый главный, выученно беспомощный герой, возвращаясь домой, отдал за ещё одну винную бутылку — так скоро оказавшуюся пустой.
Его увлекательное знакомство с алкоголем началось ещё в раннем подростковом возрасте: первое пиво — испробованное за гаражами в компании подозрительно диких одноклассников, зачем-то перевернувших все урны в округе.
Первый водочный угар — в сущности, всего лишь дарящий «уникальный» и бесценный опыт встать на одну ступень эволюции ниже и на какое-то время породниться с приматами…
Затем — с унитазом.
А затем с самим Морфеем. Но время летит так быстро, что Маркос даже не заметил, как хмель стал его лучшим другом — а в один момент и единственным «настоящим» другом.
Пустота прожигала ещё даже толком не пожившую душу изнутри, и ни одна жидкость уже не была способна заполнить её — из-за зияющих ото всюду сквозных дыр, словно в мучительных пытках оставленных сигаретными окурками.
*
Слышны были лишь звуки новых оповещений, время от времени приходящих из всевозможных окон и вкладок.
Социальные сети — ещё одно удивительное изобретение, что, словно атомная энергетика, должно было безусловно улучшить качество человеческой жизни.
Но — по чьей-то банальной ошибке, а иногда и властной прихоти — унесшее без остатка качественные миллионы.
Как же быстро оно сумело заменить живое общение и безумным потоком «отборного», как его нынче принято называть, контента залило дополна неглубокую бочку разума лиц, уже даже без негативного оттенка именуемых «всеядными» потребителями.
Никто больше не читает газет. Многие забыли даже про книги.
Вместо них — лишь постная статейка про очередные реформы и повышение цен на газ и кислород. Шутка, плоская, как и мышление «подружки», пошутившей её на просторах фэйсбука. И универсальный телек, подогнанный по интересам. Верный, как Луна, спутник залипухи — безграничный ютубчик. На котором уже можно и есть. И спать. Даже «испражняться» — хоть и не в прямом смысле слова, зато сразу на многомиллионную аудиторию подрастающих рэперов и блогеров.
А большего нам, как говорится, и не надо.
В абсолютной тишине стоят посадки, скверы и парки — так бескорыстно охраняющие наши искусственные души.
Зато из каждой типовой квартиры непременно можно услышать лишь изредка прерывающуюся дофаминовую цепь — словно эхо, звучащую в пустых черепных коробках азбукой Морзе, составленной из бесконечных «Click’ов», обычно несущих в себе информацию а-ля:
«Сегодня ваша фотка возле иномарки собрала 100 лайков»
«Пожалуйста, введите код для подтверждения покупки»
И любимого, воистину космополитного запроса от «выдроченного» непрекращающейся прокрастинацией интернет-поколения:
«watch porn for free»
From here to eternity.
Даже знаки пунктуации — и те, как оказалось, нынче воспринимаются как явление избыточное. Явно не первой необходимости. Постепенно — из моды, да прямо в приоткрытое окно — выходят даже привычные буквы.
«Метаобщество» решило идти вопреки: изрядно «накекавшись» и откатившись в своей фонетике на тысячи лет назад, оно вновь, уподобившись древним цивилизациям, изобрело для себя общение символическое — так удачно, в ногу со временем, названное «мемами».
Таков нынче трансцендентальный lol.
*
Надо же, я кому-то снова понадобился, — то ли радуясь, то ли наоборот тоскуя, подумал Марк, услышав очередной щелчок.
Курсор плавно перенёсся вверх по экрану и вмиг открыл в одной из многочисленных вкладок новое уведомление, которое сообщало лишь о возможности увеличить слово на букву «Ч» отваром из… (прерывается)
*Вместе с ней отпускаем и горе*
Ещё пару месяцев назад выходные можно было провести с Кэт. Совместные походы по барам, ночные прогулки пустынными улицами, походы на глупые фильмы, так гламурно выблёванные на широкоформатные экраны поп-культурой. И, конечно, пьянки с дешёвым алкоголем — в воняющих мочой парадных. Всего этого Марк лишился в один-единственный момент.
Трудно было вспоминать тот день: расставание ужасно задело его, несмотря на им же — исключительно подсознательно — проявленную инициативу.
Только вот год «семейных» отношений теперь казался ему целой бесконечностью. Хотя и сама бесконечность для него оставалась очередной логически допущенной ошибкой — закрывающей брешь в несовершенстве нашего неогранённого интеллектом сознания.
Честно говоря, он никогда не был идеальным парнем. Да и хорошим не был. Хотя за время, проведённое с ней, юноша хоть немногому, но научился. Например, умело изображать любовь.
Конечно, такая формулировка не может не вызывать подозрений. Но именно так он бы и охарактеризовал своё отношение к Кэтрин. Обманул себя идиллией «нарисованного» счастья — и благополучно в это поверил.
365 дней он сидел среди наспех сконструированных, как это у нас полагается, из говна и палок пальм, неминуемо ожидая логичного конца представления. Но так и не смог дождаться даже антракта.
*
Тем больнее ему далось ни смотря ни на что, а точнее ни смотря на возможность и дальше с ней спать, решение ее бросить. Случилось все в ничем кроме этого и не примечательный обед, второго (как по счету, так и по сорту) ноября.
Марк долго не решался позвонить «любимой». Но, таки собравшись с силами, он быстро и наизусть набрал её номер.
Гудки... Она ответила только на второй звонок.
— Мы больше не можем быть вместе, — резко бросил Маркос и моментально отбился.
Ну вот и всё — это выглядело именно так. Сейчас даже вопрос чувств вполне можно обсуждать по телефону. Более того, отключившись, ты стопроцентно спасаешь себя от ненужного выяснения отношений.
Однажды, бросив трубку, Марк спас себя от Кэт. Возможно, однажды он таким образом и вовсе спасёт себя от абстрактного выяснения.
А в конце концов — повиснув, болтаясь, на телефонном проводе — вообще от всего ненужного.
*
Если продолжать говорить о ненужном, то, как мне абсолютно точно теперь видится, никогда не стоит забывать: любая ненависть — а особенно направленная на самого себя — ужаснейшее в своей иррациональности животное чувство.
Чувство, которое уже долгое время — голодным волком — преследовало Марка.
Периодически ночами ему снились моменты, а иногда и кошмары, пережитые на двоих с бывшей. Её слёзы, предположительно пролитые в момент разрыва, точно стали его камнем преткновения. Парень хотел верить в то, что девушка без проблем отпустила его восвояси, продолжила играть свою роль так же невозмутимо и легко. Но ведь он её отлично знал — и прекрасно понимал, что без горьких рыданий в тот день было не обойтись. Как и во все последующие за этим дни.
*
За прошедший месяц он уже успел сменить четырёх «редких пташек». Да, они не прошли незаметно — именно про них постоянно приходилось слушать Саше.
Такой извивающийся гадом жизненный путь отталкивал всех знакомых главного героя. Его напускная черствость настораживала людей. Марк и сам всё понимал. Но теперь он просто-напросто не знал, как жить иначе.
Единственной его целью сейчас оставалось заставлять других актёров выплёскивать свои самые извращённые эмоции и чувства — чтобы потом ими натужно компенсировать его личный, давно остывший любовный очаг.
Или наполнить насекомыми прожорливый желудок.
Парню даже не могло прийти в голову, что кто-то сможет вновь — по-настоящему, словно острым гарпуном — тронуть за душу глубоко поселившегося в нём морского зверя.
*Слишком неуместная персона*
Ночные клубы — самый яркий пример угасающего в агонии поколения.
Шумная и примитивная якобы «музыка», мерцание разноцветных бликов и почти радостные лица танцующих — а скорее, дёргающихся в эпилептическом припадке — толп людей.
Пустое веселье — торжество наркотиков и алкоголя.
Марк в одиночестве сидел у отчуждённой от всеобщей вакханалии барной стойки и допивал очередной экзотический коктейль.
Лучшее средство — единственная пришедшая ему на ум цель.
Побег от реальности никогда не был воистину правильным решением, но его простота, его доступность — именно они заставляют людей в отчаянии тянуться к бутылке.
И совершенно неважно: бокал дорогого вина, виски в номере пятизвёздочного отеля или палёная водка за самодельным столиком во дворе — крайности не имеют значения.
Важен лишь исход.
А исход у созерцания действительности сквозь различные полупрозрачные поверхности — стеклянные бутылки, наполненные запретным зельем «инсулинки», или так полюбившиеся нашему мастеровитому народу «водники» —всегда один.
Какой? Думаю, вы догадаетесь сами.
*
Цвета в ослабевших от яркого света глазах Марка уже сливались в одно сплошное бельмо, заполонившее половину его поля зрения.
Но он продолжал наблюдать за обезумевшей толпой.
Парни безуспешно искали своих нимф; девушки же вовсю пользовались положением и пропивали последние деньги неумелых «рыцарей», смахивающих скорее на излишне самоуверенных Дон Кихотов. Но совсем не таких искренних в своём безумии.
Банальные причуды жизни в безликом мире бетонных джунглей.
Только одна, совсем неестественная для выбранной локации вещь буквально разрывала зависший в сгущённом воздухе контекст.
За столом, рассчитанным на большую компанию, сидела одинокая девушка.
В одной руке она держала — не то наполовину опустошённый, не то до половины наполненный, но неизменно — алеющий стакан, как позже узнал парень, вроде бы вишнёвого сока.
А второй рукой поправляла свои бесконечно белоснежные волосы.
Яркий луч солнца в кромешной тьме. Верёвка, незапланированно оборвавшаяся под излишней тяжестью беззаботного болтающегося висельника.
*
Знакомая... Где же я мог видеть её раньше? — попытался вспомнить он.
Но этиловый спирт, вместо крови наполнявший его сосуды, был однозначно против любых неоднозначных мыслей героя.
Неудивительно, что Марк так и не смог оторвать от неё глаз.
Этот жадный взгляд, при желании, отметил бы каждый присутствующий в клубе.
Несомненно, его заметила и фрейлейн, что в конце концов одарила юнга своей пронзающей насквозь улыбкой. Думаю, нужно начинать именно сейчас, — словно пушечным выстрелом, прогремело в его голове.
И уже через пару секунд этот жаждущий свежей крови хищник стоял около жертвенного столика.
— Маркос Капланн, — начал первым парень. Приняв решение, показавшееся дивным даже ему самому.
Ведь юноша никогда не представлялся незнакомкам своим полным именем.
Наверное, боясь однажды быть сысканным кем-то из них во второй, уже заранее обречённый прослыть скучным и бесперспективным, раз.
— Мария, — безобидно посмеявшись в противовес его излишней серьёзности, ответила девушка, — можно просто Маша.
— Очень рад внезапному знакомству, — без промедления ответил он.
— Да, безусловно, — поддержала его пыл Мари.
Беседа завязалась быстро и велась до захватывающего непринуждённо.
Они продолжили разговаривать на отвлечённые темы, пока Марк не решился задать главный вопрос того вечера:
— И что же заставило тебя прийти в это падшее место?
Слово «падшее» было произнесено Капланном с такой жадностью, что на его устах моментально утратило свой первоначальный смысл.
Трансформировалось в пленящую сверхидею, предназначенную исключительно для слепого поклонения — в условиях давно почившей в коллективном сознании консервативной духовности и морали. Как его, так и всех окружавших парня ровесников.
В этом ограниченном глухими стенами душном пространстве.
— Не знаю, наверное, интерес. Почему-то я надеялась, всё хоть немного изменилось с того раза, когда год назад я единожды очутилась тут с Са...
Не договорив, она ненадолго замолчала, а потом внезапно продолжила:
— Знаешь, тогда я верила, что люди хотят меняться.
Но, увы... — продолжили новые знакомые в один голос.
*
— Стало быть, тебе здесь неуютно? — перехватил инициативу парень.
— Мы ведь всегда можем уйти куда-то ещё.
Её глаза, словно воскресший из праха и устремившийся на волю Феникс, вспыхнули жаром после этих двусмысленно произнесённых Марком слов.
Именно этого она ждала весь вечер. Ведь за толстой дверью порочного клуба открывался для неё совершенно другой мир — живой и радостный. Естественный и незапятнанный. Как же девушка хотела поделиться этим «параллельным» миром с другими.
— Это было бы прекрасно. Ведь снаружи, словно идеально выверенным вальсом, кружится в танце волшебница-метель... Уже взошла на трон слегка располневшая царица-луна, — сказала она, будто принцесса из «фэнтэзийной» детской сказки. Героиня, которая до конца наивно верит в светлую победу сил добра.
Возможно, именно после этих слов ледяные стены, которые так усердно «заливал» Марк вокруг своего четырёхклапанного машинного двигателя, пустили первую трещину.
Но в тот момент главный герой совершенно не придал этому событию значения.
Вот он уже открывал перед девушкой громоздкие двери клуба, а дальше следовала недолгая прогулка по пустынной улице и совместная поездка к нему домой.
Но, кажется, что-то пошло не по его излюбленному плану — ведь вместо трамвайной остановки они свернули в заснеженный парк.
*Дышим ровно*
Мысли о той ночи долго не покидали Марка. Разве всё должно было произойти именно так?
Они стояли на пустой остановке в полной тишине и обоюдно, робко держались за руки. Первый трамвай только собирался пуститься в свой обыденный рейс. Зимнее утро неторопливо сменяло ночь, а ленивое солнце ещё даже не думало просыпаться. Зато как ярко светили обречённые на скорую смерть звёзды.
*
Всё произошло слишком быстро.
Пылающая сталь пробила его сердце — казавшееся ранее контрафактным — насквозь. Грохот трамвая. Прощальное объятие, пробравшее Марка до мурашек.
Не пойми откуда возникший бардак в голове. И такой долгий, одинокий путь домой. Крылатые лучники уже давно метили в едва очерченную фатумом цель. Но сами того не ожидая — на этот раз действительно в неё попали.
Парень впервые за долгое время показал свою слабость, всецело испытав на себе чувство тотальной зависимости — сравнимое с зависимостью от дешёвых наркотиков, поспешно подогретых на грязной ложке, к которым ты сразу же привыкаешь, без которых уже не можешь.
Желание увидеть её снова пьянящим эфедрином растекалось по его выступающим из-под кожи венам. Сердце никогда ещё не билось так быстро. Его зрачки ещё не были так широки.
Но главный герой совсем не чувствовал соответствующей такому «приходу» легкости. Радость ещё в зародыше растворилась в бездне страха — тотального страха перед неизведанным. И невыносимо неуверенной в самой себе боли.
*
Прошлое уже казалось Марку длящимся с самого рождения страшным сном. Случайная встреча, словно долгожданное пробуждение, разделила его жизнь на «до» и «после».
Но впереди Капланна, как ему казалось, ждало лишь мучительное страдание полюбившего.
И всё это обрушилось на его хрупкие плечи в самый канун Рождества.
Суматоха на улице. Забитые покупателями торговые центры. Все спешили купить презенты родным и близким.
Только вот Марк давно уже не получал подарков… Ровно как и не дарил.
Одиночество всегда шло нога в ногу с главным героем. Тотальное отрицание любой эмоциональной близости — противоречиво умещённое даже в формат годичных отношений — крепкой стеной ограждало его от любых душевных переживаний.
Но трещина уже поползла вдоль осыпающихся перед ней каменных преград.
Он будто очутился посреди зимнего озера. Тонкий лёд под его ногами пока лишь слегка потрескивал, предрекая неизбежное. Серебристый пепел медленно спускался с чистых небес, покрывая собой прозрачную, едва ли подмёрзшую водную пластинку. Тяжесть подобранных по сезону ботинок только усугубляла сложившуюся ситуацию. На берегу суетились маленькие человечки. Им так хотелось теплоты, жаркого лета и ярких лучей.
Ему — так хотелось вернуться на привычную сушу.
Как же парень хотел просто не пойти на дно.
*Разжигаем старый пепел*
Застывшая печаль, как оказалось, бывает не только осенней.
Вот уже который по счёту час Марк не мог уснуть. Мысли, как снег за искусно разрисованным творцом-морозом одиноким окном, вихрем кружились в его терзаемой сомнениями голове. Капланн вмиг устал от всех былых мимолётных связей, казавшихся ему теперь абсолютно бессмысленными.
Но он точно знал, что где-то там, посреди заледеневшей от притворства воды, его ждёт только она.
Ждёт — по всем неписанным заветам оказавшегося по-демонически правым Саши. Внезапно правым — в существовании всеобъемлющей божественной любви.
*
Стрелки часов, медленно затягивающейся петлёй, перекинулись через лебединую шею цифры два.
Рассвет означал бы для него начало конца.
Или — конец затянувшегося начала?
В ту ночь парень должен был принять хоть какое-то решение
*
Она проснулась в прекрасном настроении. Дивно прошедшая ночь вызывала лишь улыбку на её милом лице.
Обклеенные бумажными снежинками обои, мерцающие огоньки разноцветных гирлянд и приятный запах средиземноморских мандаринов, заполняющий собой поддавшуюся теплу квартиру —всё указывало на приближение всеобщего праздника. В тот день у Маши было полным-полно всевозможных интересных дел — даже и не сосчитать. Но одно из них по своей значимости с лёгкостью заслоняло все остальные: канун Рождества, а подарок для младшей сестры всё ещё не выбран.
Она безумно любила неспешные прогулки по дающим безграничный выбор разнообразным магазинам.
Счастье до краёв переполняло её громадное сердце, едва помещавшееся в таком, с виду, малюсеньком тельце.
Она любила это время — не из-за подарков, не из-за традиций. А потому, что в эти дни сама реальность казалась податливее. Словно ткань, которую можно погладить ладонью, пока не исчезнут все складки.
И в этот раз она особенно надеялась: может, где-то в городе есть человек, чья душа тоже тянется к глади — не к буре.
*
Бесконечная аллея стеклянных витрин, отражающих витавшее повсюду рождественское волшебство, радость проходящих мимо людей. И огромная, элегантно и со вкусом украшенная праздничная ель — стоящая прямо посреди главного зала торгового комплекса.
Вера в удивительные чудеса, бескорыстно свершённые лишь искренним добром, всегда шла по жизни рядом с уверенно шагавшей только вперёд героиней.
А вот и оазис!
Небольшой перерыв: чашка пряного какао с корицей и ароматный ванильный круассан в винтажной кофейне, на треть обвешанной игрушками и картинами.
Случайная встреча со старым знакомым, долгий диалог обо всём, приятные совместные воспоминания.
А затем — с новыми силами — приняться за главный квест…
И вот, подходящий подарок наконец куплен: белый шерстяной шарфик с коричневыми оленями в весёлых красных колпаках. Тёплый и красивый. Любая девочка будет в восторге. Подруги в школе наверняка обзавидуются.
И пускай подруги в классе её сестры на самом деле умеют завидовать лишь последнему вышедшему айфону — это, несомненно, их личные проблемы, ни капли не волновавшие Марию.
*
Девушка вернулась домой под вечер.
Мама уже испекла рождественское печенье и запекла праздничную индейку. В зале вовсю пахло мандаринами, салатами и сосной.
А предназначенный для совместной трапезы стол был по-дворянски пышно накрыт для вскоре собравшейся за ним большой семьи — в миг замершей в ожидании вплотную приблизившегося к ним чуда. В момент, когда часы уверенной поступью пробьют ровно двенадцать — дети и взрослые радостно побегут открывать предназначенные только им разноцветные блестящие коробки, в этот день вмещающие в себе лишь приводящие разум в неописуемый восторг, от чистой души подаренные подарки.
*
Сигарета, едва слышно вопя от переполняющей её скуки, медленно остывала в стеклянной пепельнице.
На покосившейся табуретке, стоящей около едва живой «кровати», лежала впервые дочитанная Марком до самого конца книга с рождественскими сказками — ещё только с утра купленная в находящемся, как оказалось, совсем недалеко от его дома книжном магазинчике.
А рядом крепко спал парень, уставший от долгого дня, проведённого в поднадоевшей за годы компании, состоящей лишь из самого себя.
*Беспечно разливаем синеву*
Кровать — взлётная полоса.
Сны — побег от распадающейся на глазах реальности. Незабываемое путешествие в никуда.
В ночную синеву, в тёмное-тёмное небо. Такое пустое и одинокое, лишённое ярких огней, лишённое надежд и ожиданий. Оно - граница обыденности. Граница между мечтой и реальностью.
*
Люди всегда думают о невозможном. Марк, конечно же, не исключение. Белые простыни словно бы стали его белоснежными крыльями. Такие сильные ощущения наполняют его изнутри.
Он где-то там — где гремят пушечные залпы и играет классическая музыка, а роскошные дворцы сменяются грязными траншеями... он где-то там.
Где в ясном небе беспечно парят белые голуби. Птицы мира. Нового, разоружённого от фальши мира.
Мира, навсегда снявшего с себя надоевшую за годы безобразную маску — когда-то накрепко прилипшую к совсем ещё детскому, наивному лицу.
Маркос уже совсем не боялся. Сейчас он по-настоящему был готов даже умереть. Ведь только смерть способна теперь пролить истинный свет на его прошлую жизнь.
*Прыгаем наперекор*
Юноша всё-таки перешёл свой персональный Рубикон, достиг пограничной точки невозврата. И теперь, лишившись возможности трусливо бежать, наконец-то стойко решил идти к своей мечте до конца.
Он вспомнил, как в шесть лет впервые наступил на прозрачный лёд у деревенской речки — тогда отец просто подхватил его на руки. Сейчас же — только он сам и эта тишина. Но ведь он всё равно пойдет.
*
Отделяемый сейчас от Ма… лишь тонким слоем едва замёрзшего льда, с намёком похрустывающего под трясущимися ногами парня, он, наконец-то осмелев, вздымает руки вверх — и всего через миг, сменив вектор движения на противоположный, проламывает под собой посиневшую от холода, зачерствевшую корочку, заливая гладь вокруг образовавшейся лунки ледяной водой.
*
Её манящие глаза — тихое упокоение для далеко не первого десятка излишне уверенных в себе капитанов. Увы, так и не решившихся отправиться с Машей в захватывающее глубоководное путешествие по заснеженному зимнему парку.
Её большие детские глаза нежно голубеют перед Марком, впервые за долгое время улыбающемуся для них по-настоящему. Голубеют, словно гладь кристально чистого озера — ставшего теперь для парня единственно естественным отражением окружающей его ото всюду реальности.
Ведь ощущения от совместного погружения такие сильные, что хочется, умолкнув, просто покрепче схлопнуть свои зенки и наконец-то поверить в то, что он застрял в этих прозрачных водах навсегда.
*Начинаем, закончив*
Он быстро открыл глаза. За окном кружила всё та же метель, но она больше вовсе и не казалась враждебной. Белые хлопья танцевали в воздухе, будто кто-то наверху всё ещё пытался украсить ими этот уставший от зимы мир.
На пыльном подоконнике лежала едва ли купленная книга с рождественскими сказками — открытая на случайной странице, она вещала о чём-то совсем неважном, ведь сейчас он уже знал: всё, что ему нужно, написано не в ней, а в нём самом.
Он чувствовал… необходимость. Необъяснимое, неумолимое желание — встать, одеться и пойти. К ней. Не потому, что надеется. А потому, что иначе — всё это опять зря.
Иначе просто невозможно.
*
Он решительно встал и пошёл в ванную. Побрился и умылся. Без привычной спешки, без раздражения, без порезанных щёк. Потом снял с гвоздя свой самый тёплый шарф — тот самый, который она тогда повязала вокруг судьбоносного каштана. Случайно пленив тем самым и парня.
Только теперь — он был уже для неё.
*
Выйдя из квартиры, он шагнул в снежную пустоту. Город всё ещё то ли спал, то ли искусно делал вид. Снег хрустел под его ногами, а каждый шаг был каким-то странно лёгким — как будто Марк, наконец, стал частью чего-то большого, но одновременно и такого невесомого.
Он шёл уже почти час…
Мысли кипели в голове юноши. Он не знал, что скажет. Может быть, просто улыбнётся. Может, протянет ей шарф. Или купит по дороге цветы. А может, просто встанет на расстоянии и подождёт — вдруг она тоже сегодня решила выйти погулять.
Та самая остановка. Он постоял минуту. Две. Люди спешили мимо, машины проносились по улице, но сейчас он не слышал ни одного постороннего звука.
*
В какой-то момент в снежной пелене, в самом её краю, появилась тонкая фигура. Девушка в белом пальто шла в его сторону, неся в руках свернутый шарф с оленями. Она не махала, не звала. Просто шла — уверенно и спокойно, будто точно знала: он будет ждать.
И когда между ними оставалось всего пару шагов, он вдруг понял: он не провалился под лёд. Он наконец-то научился по нему ходить.
*
Она подошла, но они не сказали друг другу ни слова. Просто обнялись — так, будто это объятие уже ждало их обоих тысячи зим. И, быть может, от этой теплоты даже метель на минуту растаяла.
А где-то в вышине, высоко за облаками и тучами, на мгновение среди дневного неба словно бы вспыхнула одна — та самая, упрямая звезда.
Марк почувствовал — внутри него впервые за долгое время стало тихо. Не пусто. Не глухо. А именно тихо. Как бывает в преддверии настоящей весны.
Останнє редагування:
