Jesus Christ
Конфуций
Зайдя в эвакуационный автобус в селе недалеко от Покровска, я сразу вижу эти опухшие лица и остановившиеся взгляды. Раненые обдолбаны обезболами, при этом им все равно больно, но главное — они не здесь, а где-то. Я подсаживаюсь к мужикам и расспрашиваю их про обстоятельства ранения. Один за другим они рассказывают одно и то же, открывая окошко в страшную, инфернальную реальность.
Дядька лет уже под 60, строитель из Ровенской области, показывает свои обмороженные клешни и как-то удивленно жалуется, что они совсем не гнутся.
— Под открытым небом: ни блиндажей, ничего, только сеть натянули. Нас некому было менять, много потикало. Связи не было, но мы до конца сидели. Пидоры хотели окружить, дорогу перекрыть — по два, по три штурма в день. Из двадцати человек пять двухсотых, а трехсотых очень много. Там были еще люди, в неизвестном направлении они ушли. Три дня еды не было, потом нам с дронов покидали — на четверых банка каши ячневой на день. Молодой хлопец там был в панике, мы его поддерживали. Потому что закопаться там невозможно, окопов нет, только лежка. Ночью, когда уже не идут они, трохи [немного] выйдешь на пару минут, разровнять ноги.
А в последний день фэпэвэшки начали залетать — мы веток наставим, они ударятся и перед нами метрах в трех взрываются. Носом кровь шла два дня или три, потом перестала. Ну, мне таблетку дали, я же ее и сейчас принимаю. У нас радейка села, так что мы стреляли на малейший шорох, как трещит в посадке, — там зверь или что. А штурмовики приехали, насчитали там 12 человек пидоров убитых, не зря мы шугались. Похвалили, пообнимали нас, дали воды попить и по шоколадке. Я не хотел ехать в медроту, на адреналине был или на чем. Они говорят: «Да ты не нужен в таком состоянии». Позабирали трофеи у меня, автоматы, ножи, радейки. Я не согласился ехать, а оказался в медроте как, не помню. В медроте дали поесть — меня вырвало сразу. Утром обратно вырвало, но постепенно привык до еды.
Из картины, которую описывает дядька, мне понятно, почему у раненых такой взгляд.
— Мы были там 22 дня, не знаю, чи запишут, говорят, в штабе тетрадки сгорели, или компьютер. Меня в штаб завели, голова крутилась, два раза рапорт переписывал, а комбат порвал. Но хотя бы я жив. У меня еще сын воюет на Запорожье, жинка одна. Звоню ей, она в слезы — выключаю телефон. Я себе две-три тысячи оставлял, а остальное ей. Мне что — покурить взять, да и все. Курить там не было, я подумал: может, у пидарасов есть сигареты? Пошел — три пачки нашел, забрал, мы покурили, но они какие-то крепкие. Говорю: «Может, они что-то туда положили, ну его на хуй». Я рывками помню, вот говорю-говорю — потом забываю. Хлопцы мне: «Да ты уже рассказывал…» Говорю: «Извините».
Дядька сильно контуженный. Большинство соседей тоже жалуются на севшую память.
В девяти случаях из десяти ранение им принес дрон. Это был или FPV (дрон-камикадзе), или «скид» (сброшенная с дрона граната, мина или зажигалка), или дрон, управляющий минометом, — и так далее. Дроны повсюду, их уже гораздо больше, чем людей. Находиться под открытым небом нельзя никогда — ни днем, ни ночью. Солдаты должны все время прятаться в блиндажах или каких-нибудь замаскированных ветками норах.
— Дрон всегда висит пидорский, там от них все звенит. Следующий прилетает — тот улетает, висит снова час. И фэпэвэшечка раз в час прилетает на всякий случай. Они залетают прямо в бойницы. Если не отработал — просто в кучу мусора въебет. До самого вечера они следили, пока мы вылезем, раненые. Наши пидоров разбирают, а они нас. У нас у смежников дом чисто фэпэвэшками разобрали, там уже даже руин нет. Я кричу мужикам, а они на голосовое не выходят…
Вы, наверное, немного тут поняли? Попробую расшифровать. Дроны-разведчики все время висят над блиндажами, где прячется пехота. Над позициями их так много, что воздух звенит, как от роя пчел. Дроны работают каруселью: когда аккумулятор у одного садится, на смену ему прилетает другой. Время от времени над позициями рыщут FPV, одноразовые дроны-камикадзе, чтобы убить выглянувшего солдата или залететь внутрь блиндажа и взорваться там. Если ему это не удается, он взрывается в произвольной куче мусора. Дроны круглые сутки караулят, когда из блиндажа вытащат раненых (чтобы донести их до пункта эвакуации). Как только они это заметят, прилетят FPV или дроны, скидывающие гранаты. Дроны видят и днем и ночью, но плохо видят «по-серому», то есть в сумерках. Это маленький промежуток утром и вечером, около 20 минут, его-то и ждет пехота. «Разобрать» (солдатский сленг, общий по обе стороны фронта) — значит взорвать, разрушить, разорвать на части. Можно «разобрать» блиндаж, БТР или человека. В данном случае разобрали дом, убив всех, кто в нем был.
Почти двести лет главным укрытием пехоты были окопы: артиллерия и минометы редко попадали точно и основное поражение происходило за счет разлета осколков. Но дрон скидывает гранату ровно в тот сантиметр, куда нужно, поэтому окопы потеряли смысл.
— Окоп точно не спасает, — объясняет мой друг, боевой медик Тарас. — Блиндаж может спасти, если его целенаправленно не начнут разбирать. По траншеям больше не походишь, люди просто живут под землей, адаптируются, буквально превращаясь в мышей. Тебя мыши кусают со всех сторон, ты сам как царь мышей, живешь с ними. Я последний раз ходил по траншеям в прошлом году.
— Я на одной точке простоял 12 суток, за это время на улице полчаса не провел, — говорит раненый.
— Когда штурмуют, то хоть видишь, как они идут. А тут звуки слышишь, но не высунешь голову, не посмотришь.
FPV-дрон недалеко от села Орехово в Покровском районе. 14 сентября 2023 года
Wojciech Grzedzinski / The Washington Post / Getty Images
— FPV же кидается туда-сюда, вычисляет, где ты есть. Если нашел, будет преследовать, все равно тебя уничтожит. Из автомата его тяжело сбить, он 180 километров в час разгоняется.
FPV — робот-молния, который прилетает откуда ни возьмись на дикой скорости и взрывается в тебя. Дроны изменили некую суть войны, почти устранив элемент солдатской удачи. Война и раньше состояла из сплошных убийств, но солдат мог уповать на везение. Но дрон прилетит точно, догонит и убьет.
— Поссать вышел из блиндажа — один над тобой уже висит, тут же другой прилетает — и сразу «скид». У пидоров на каждого нашего бойца по два дрона: один просто смотрит, другой — с «яйцами» [со «скидами»]. Вот пиздуют четыре человека по посадке — восемь дронов летят, ждут, пока ты остановишься, — сразу скидывают. А ночью они еще лучше видят.
— Они не летают, только если туман. У них тепловизоры — поэтому даже ночью в блиндажах ничего не топят. Пацаны меня в блиндаже перевязывали и где-то около полуночи запалили чай нагреть — сразу срисовали [обнаружили цель] и фэпэвэшкой по блиндажу.
Разведчики, дроны со «скидами» и FPV связаны друг с другом: разведчик выслеживает жертву и точно наводит на нее «скиды», FPV или другое оружие. Благодаря дронам минометы тоже стали бить гораздо точнее. Дроны-разведчики следуют за солдатами, когда те пытаются выйти или зайти на позиции. Любой человек, остановившийся на минуту, — мишень для «скида». А маневренные FPV легко догонят и того, кто движется. И российские, и украинские каналы полны видео, смакующих панику солдат, за которыми гонится FPV.
— Раньше было, что мы 11 километров пиздуем, чтобы выйти на позиции. Сейчас пройти даже километр нереально, выходишь — он уже висит. Прилетает фэпэвэшка, услышал ее — надо бежать куда-то в лес, в густоту. Ты ищешь, за что она может зацепиться, ветки какие-то, ни хуя не находишь, потому что эти посадки уже покоцаны. Или она тебя теряет, или ты можешь пострелять с автомата, либо она в тебя приземляется. Ну, когда жить хочешь, у страха ноги длинные.
Зимой лесополосы на линии фронта представляют собой в лучшем случае реденькие гребенки из черных, обожженных стволов без веток, а чаще — просто изувеченные пеньки. Удивительно наблюдать, как весной эти огрызки расцветают буйной зеленью.
Вид на траншеи с беспилотника. Серебрянский лес. Луганская область, 9 ноября 2024 года
Kostiantyn Liberov / Libkos / Getty Images
— Идем, видим — ховаемся. Но ты не знаешь, что связано с этим дроном. Может быть, РПГ, может быть, термобар, каждый работает по-своему. Если это термобар, спрятаться за дерево не поможет, тебя просто убьет. А РПГ — там осколки большие, но спрятаться можно.
Имеется в виду, что дрон может автоматически наводить самое разное оружие — например, гранатомет с осколочными гранатами или термобарическим «вакуумным» боеприпасом, убивающим все живое.
— У нас каждый выход самое малое четыре-пять двухсотых, в основном когда пересменка. Кацап нас слушает, знает время, когда мы выходим с позиций, и дроны начинают посадки утюжить. С нами выходили пацаны — дрончик завис, четыре мины прилетело — четыре тела, пятый трехсотый — и то он нашел старый блиндаж, залез и задвухсотился, пока его искали.
Я фигею от этой статистики — пять убитых за каждый выход, чаще всего просто по дороге с позиций. Слово «задвухсотился», то есть умер, отражает стершуюся грань между живым и мертвым, к которой люди на нуле уже привыкли.
— Русские очень быстро идут, по километру или полкилометра в день, а командирам надо удерживать какую-то линию фронта, — объясняет Тарас. — Поэтому, чтобы ускорить процесс, отдаются приказы, которые рискуют жизнью солдат. Командование давит на нашего командира, и он гонит пацанов. Например, вместо того чтобы идти по-серому, приходится выходить ночью, когда мы видны в тепловизор. Нас так кидали группу за группой — и нашу роту размотали. Когда меня ранило, там оставалось человек сорок. Полной-то роты никогда не было — только в самом начале, но после первого выхода процентов 30 ушли в СЗЧ, а кто-то его и не дожидался. И воевало сначала полроты, потом четверть роты, а сейчас там человек десять. Пока я лечился, из тех, с кем я воевал, никого не осталось.
Все солдаты говорят, что людей на фронте катастрофически не хватает. Подразделения укомплектованы на 20%, поэтому люди сидят в окопах неделями и месяцами, их некем менять.
— Зашли на три дня. Старшина говорит: «Пацаны, БК и курево берите минимум на пять дней. Воду и жратву вам скинут с Бабки-Ежки [тяжелый боевой дрон]». Вышли через 12 дней, людей нема. А человек, которого не меняли 12 суток, это не человек уже.
— Нет срока службы — сюда пришли, а уйти уже не уйдешь. Отсюда выход один — триста или двести…
— Или СЗЧ, — вставляет сосед. — Просто ложат мясо, а пидоры лезут, по пять населенных пунктов берут каждый день.
Эвакуация раненого солдата. Купянское направление. 27 января 2024 года
Kostiantyn Liberov / Libkos / Getty Images
От солдат фонит пессимизмом. Раньше измученные военные горячо возмущались теми, кто не хочет прийти им на смену. Теперь ненависть и презрение сменились обреченным принятием — кто же добровольно сюда полезет. К уходу в СЗЧ теперь тоже относятся с пониманием.
Наверное, главная трагедия нынешнего этапа войны — невозможность быстро вывезти раненых. За каждым медэваком [машина боевых медиков] охотятся дроны, поэтому возить можно только «по-серому» или по туману. Раненые по три-пять дней лежат на позициях, мучаются и умирают: выживаемость связана главным образом со скоростью доставки в госпиталь. Атаковать медэваки — военное преступление, но дронщики только этим и занимаются.
— Он пять дней лежал, бедняга, мучился, не могли выехать, — рассказывает раненый о побратиме. — В итоге я сам его вывел. Кушать его заставлял, ему в живот тоже попало, раздуло, двадцать осколков. Я на него антитепловизорный плащ надел, и на себя. И он потихоньку сам семьсот метров до эвака прошел. Надо было вытягивать, потому что заражение крови пошло.
— У нас с батальона осталось человек двадцать. В основном двухсотые — это не вовремя эвакуированные трехсотые. А броня может заскочить только по-серому, когда у дронов смена камер. Но бывают такие пацаны отмороженные, что середь белого дня залетают и вывозят.
— А у нас был в бригаде водитель, — рассказывает медик. — Он ехал по лесу к точке, начался обстрел, он остановился и залез под машину. На рацию не отвечает. А его же ждут — пошли его искать, нашли под машиной. Пытались его вытащить, он ни в какую, забился, как кот, отталкивает, не понимает, что происходит.
— Меня эвакуировали с третьего раза. Только мы отъехали — начинают по нам лупить. Они рацию слушают, у них до точности все квадраты пробиты. Нам повезло, что трое трехсотых — за одним-двумя не поехали бы.
Одна женщина-парамедик объясняет мне, почему многие раненые такие худые:
— Я везла паренька, очень худого. Он говорит: «Я до больницы ничего не буду. Мы месяц почти ничего не ели и не пили, чтобы в туалет из блиндажа не выходить…»
Дроны методично истребляют людей, пехота измельчается, как в шредере, стачивается, как карандаш в электроточилке. Пазл складывается в моей голове. Теперь я понимаю, что именно значат патрули ТЦК на улицах и откуда взялся животный страх перед «бусификацией». То, о чем говорят солдаты, не показывают по телику, но люди каким-то образом это чувствуют.
Шура Буртин, Украина
Глава из статьи:
Дядька лет уже под 60, строитель из Ровенской области, показывает свои обмороженные клешни и как-то удивленно жалуется, что они совсем не гнутся.
— Под открытым небом: ни блиндажей, ничего, только сеть натянули. Нас некому было менять, много потикало. Связи не было, но мы до конца сидели. Пидоры хотели окружить, дорогу перекрыть — по два, по три штурма в день. Из двадцати человек пять двухсотых, а трехсотых очень много. Там были еще люди, в неизвестном направлении они ушли. Три дня еды не было, потом нам с дронов покидали — на четверых банка каши ячневой на день. Молодой хлопец там был в панике, мы его поддерживали. Потому что закопаться там невозможно, окопов нет, только лежка. Ночью, когда уже не идут они, трохи [немного] выйдешь на пару минут, разровнять ноги.
А в последний день фэпэвэшки начали залетать — мы веток наставим, они ударятся и перед нами метрах в трех взрываются. Носом кровь шла два дня или три, потом перестала. Ну, мне таблетку дали, я же ее и сейчас принимаю. У нас радейка села, так что мы стреляли на малейший шорох, как трещит в посадке, — там зверь или что. А штурмовики приехали, насчитали там 12 человек пидоров убитых, не зря мы шугались. Похвалили, пообнимали нас, дали воды попить и по шоколадке. Я не хотел ехать в медроту, на адреналине был или на чем. Они говорят: «Да ты не нужен в таком состоянии». Позабирали трофеи у меня, автоматы, ножи, радейки. Я не согласился ехать, а оказался в медроте как, не помню. В медроте дали поесть — меня вырвало сразу. Утром обратно вырвало, но постепенно привык до еды.
Из картины, которую описывает дядька, мне понятно, почему у раненых такой взгляд.
— Мы были там 22 дня, не знаю, чи запишут, говорят, в штабе тетрадки сгорели, или компьютер. Меня в штаб завели, голова крутилась, два раза рапорт переписывал, а комбат порвал. Но хотя бы я жив. У меня еще сын воюет на Запорожье, жинка одна. Звоню ей, она в слезы — выключаю телефон. Я себе две-три тысячи оставлял, а остальное ей. Мне что — покурить взять, да и все. Курить там не было, я подумал: может, у пидарасов есть сигареты? Пошел — три пачки нашел, забрал, мы покурили, но они какие-то крепкие. Говорю: «Может, они что-то туда положили, ну его на хуй». Я рывками помню, вот говорю-говорю — потом забываю. Хлопцы мне: «Да ты уже рассказывал…» Говорю: «Извините».
Дядька сильно контуженный. Большинство соседей тоже жалуются на севшую память.
В девяти случаях из десяти ранение им принес дрон. Это был или FPV (дрон-камикадзе), или «скид» (сброшенная с дрона граната, мина или зажигалка), или дрон, управляющий минометом, — и так далее. Дроны повсюду, их уже гораздо больше, чем людей. Находиться под открытым небом нельзя никогда — ни днем, ни ночью. Солдаты должны все время прятаться в блиндажах или каких-нибудь замаскированных ветками норах.
— Дрон всегда висит пидорский, там от них все звенит. Следующий прилетает — тот улетает, висит снова час. И фэпэвэшечка раз в час прилетает на всякий случай. Они залетают прямо в бойницы. Если не отработал — просто в кучу мусора въебет. До самого вечера они следили, пока мы вылезем, раненые. Наши пидоров разбирают, а они нас. У нас у смежников дом чисто фэпэвэшками разобрали, там уже даже руин нет. Я кричу мужикам, а они на голосовое не выходят…
Вы, наверное, немного тут поняли? Попробую расшифровать. Дроны-разведчики все время висят над блиндажами, где прячется пехота. Над позициями их так много, что воздух звенит, как от роя пчел. Дроны работают каруселью: когда аккумулятор у одного садится, на смену ему прилетает другой. Время от времени над позициями рыщут FPV, одноразовые дроны-камикадзе, чтобы убить выглянувшего солдата или залететь внутрь блиндажа и взорваться там. Если ему это не удается, он взрывается в произвольной куче мусора. Дроны круглые сутки караулят, когда из блиндажа вытащат раненых (чтобы донести их до пункта эвакуации). Как только они это заметят, прилетят FPV или дроны, скидывающие гранаты. Дроны видят и днем и ночью, но плохо видят «по-серому», то есть в сумерках. Это маленький промежуток утром и вечером, около 20 минут, его-то и ждет пехота. «Разобрать» (солдатский сленг, общий по обе стороны фронта) — значит взорвать, разрушить, разорвать на части. Можно «разобрать» блиндаж, БТР или человека. В данном случае разобрали дом, убив всех, кто в нем был.
Почти двести лет главным укрытием пехоты были окопы: артиллерия и минометы редко попадали точно и основное поражение происходило за счет разлета осколков. Но дрон скидывает гранату ровно в тот сантиметр, куда нужно, поэтому окопы потеряли смысл.
— Окоп точно не спасает, — объясняет мой друг, боевой медик Тарас. — Блиндаж может спасти, если его целенаправленно не начнут разбирать. По траншеям больше не походишь, люди просто живут под землей, адаптируются, буквально превращаясь в мышей. Тебя мыши кусают со всех сторон, ты сам как царь мышей, живешь с ними. Я последний раз ходил по траншеям в прошлом году.
— Я на одной точке простоял 12 суток, за это время на улице полчаса не провел, — говорит раненый.
— Когда штурмуют, то хоть видишь, как они идут. А тут звуки слышишь, но не высунешь голову, не посмотришь.
FPV-дрон недалеко от села Орехово в Покровском районе. 14 сентября 2023 года
Wojciech Grzedzinski / The Washington Post / Getty Images
— FPV же кидается туда-сюда, вычисляет, где ты есть. Если нашел, будет преследовать, все равно тебя уничтожит. Из автомата его тяжело сбить, он 180 километров в час разгоняется.
FPV — робот-молния, который прилетает откуда ни возьмись на дикой скорости и взрывается в тебя. Дроны изменили некую суть войны, почти устранив элемент солдатской удачи. Война и раньше состояла из сплошных убийств, но солдат мог уповать на везение. Но дрон прилетит точно, догонит и убьет.
— Поссать вышел из блиндажа — один над тобой уже висит, тут же другой прилетает — и сразу «скид». У пидоров на каждого нашего бойца по два дрона: один просто смотрит, другой — с «яйцами» [со «скидами»]. Вот пиздуют четыре человека по посадке — восемь дронов летят, ждут, пока ты остановишься, — сразу скидывают. А ночью они еще лучше видят.
— Они не летают, только если туман. У них тепловизоры — поэтому даже ночью в блиндажах ничего не топят. Пацаны меня в блиндаже перевязывали и где-то около полуночи запалили чай нагреть — сразу срисовали [обнаружили цель] и фэпэвэшкой по блиндажу.
Разведчики, дроны со «скидами» и FPV связаны друг с другом: разведчик выслеживает жертву и точно наводит на нее «скиды», FPV или другое оружие. Благодаря дронам минометы тоже стали бить гораздо точнее. Дроны-разведчики следуют за солдатами, когда те пытаются выйти или зайти на позиции. Любой человек, остановившийся на минуту, — мишень для «скида». А маневренные FPV легко догонят и того, кто движется. И российские, и украинские каналы полны видео, смакующих панику солдат, за которыми гонится FPV.
— Раньше было, что мы 11 километров пиздуем, чтобы выйти на позиции. Сейчас пройти даже километр нереально, выходишь — он уже висит. Прилетает фэпэвэшка, услышал ее — надо бежать куда-то в лес, в густоту. Ты ищешь, за что она может зацепиться, ветки какие-то, ни хуя не находишь, потому что эти посадки уже покоцаны. Или она тебя теряет, или ты можешь пострелять с автомата, либо она в тебя приземляется. Ну, когда жить хочешь, у страха ноги длинные.
Зимой лесополосы на линии фронта представляют собой в лучшем случае реденькие гребенки из черных, обожженных стволов без веток, а чаще — просто изувеченные пеньки. Удивительно наблюдать, как весной эти огрызки расцветают буйной зеленью.
Вид на траншеи с беспилотника. Серебрянский лес. Луганская область, 9 ноября 2024 года
Kostiantyn Liberov / Libkos / Getty Images
— Идем, видим — ховаемся. Но ты не знаешь, что связано с этим дроном. Может быть, РПГ, может быть, термобар, каждый работает по-своему. Если это термобар, спрятаться за дерево не поможет, тебя просто убьет. А РПГ — там осколки большие, но спрятаться можно.
Имеется в виду, что дрон может автоматически наводить самое разное оружие — например, гранатомет с осколочными гранатами или термобарическим «вакуумным» боеприпасом, убивающим все живое.
— У нас каждый выход самое малое четыре-пять двухсотых, в основном когда пересменка. Кацап нас слушает, знает время, когда мы выходим с позиций, и дроны начинают посадки утюжить. С нами выходили пацаны — дрончик завис, четыре мины прилетело — четыре тела, пятый трехсотый — и то он нашел старый блиндаж, залез и задвухсотился, пока его искали.
Я фигею от этой статистики — пять убитых за каждый выход, чаще всего просто по дороге с позиций. Слово «задвухсотился», то есть умер, отражает стершуюся грань между живым и мертвым, к которой люди на нуле уже привыкли.
— Русские очень быстро идут, по километру или полкилометра в день, а командирам надо удерживать какую-то линию фронта, — объясняет Тарас. — Поэтому, чтобы ускорить процесс, отдаются приказы, которые рискуют жизнью солдат. Командование давит на нашего командира, и он гонит пацанов. Например, вместо того чтобы идти по-серому, приходится выходить ночью, когда мы видны в тепловизор. Нас так кидали группу за группой — и нашу роту размотали. Когда меня ранило, там оставалось человек сорок. Полной-то роты никогда не было — только в самом начале, но после первого выхода процентов 30 ушли в СЗЧ, а кто-то его и не дожидался. И воевало сначала полроты, потом четверть роты, а сейчас там человек десять. Пока я лечился, из тех, с кем я воевал, никого не осталось.
Все солдаты говорят, что людей на фронте катастрофически не хватает. Подразделения укомплектованы на 20%, поэтому люди сидят в окопах неделями и месяцами, их некем менять.
— Зашли на три дня. Старшина говорит: «Пацаны, БК и курево берите минимум на пять дней. Воду и жратву вам скинут с Бабки-Ежки [тяжелый боевой дрон]». Вышли через 12 дней, людей нема. А человек, которого не меняли 12 суток, это не человек уже.
— Нет срока службы — сюда пришли, а уйти уже не уйдешь. Отсюда выход один — триста или двести…
— Или СЗЧ, — вставляет сосед. — Просто ложат мясо, а пидоры лезут, по пять населенных пунктов берут каждый день.
Эвакуация раненого солдата. Купянское направление. 27 января 2024 года
Kostiantyn Liberov / Libkos / Getty Images
От солдат фонит пессимизмом. Раньше измученные военные горячо возмущались теми, кто не хочет прийти им на смену. Теперь ненависть и презрение сменились обреченным принятием — кто же добровольно сюда полезет. К уходу в СЗЧ теперь тоже относятся с пониманием.
Наверное, главная трагедия нынешнего этапа войны — невозможность быстро вывезти раненых. За каждым медэваком [машина боевых медиков] охотятся дроны, поэтому возить можно только «по-серому» или по туману. Раненые по три-пять дней лежат на позициях, мучаются и умирают: выживаемость связана главным образом со скоростью доставки в госпиталь. Атаковать медэваки — военное преступление, но дронщики только этим и занимаются.
— Он пять дней лежал, бедняга, мучился, не могли выехать, — рассказывает раненый о побратиме. — В итоге я сам его вывел. Кушать его заставлял, ему в живот тоже попало, раздуло, двадцать осколков. Я на него антитепловизорный плащ надел, и на себя. И он потихоньку сам семьсот метров до эвака прошел. Надо было вытягивать, потому что заражение крови пошло.
— У нас с батальона осталось человек двадцать. В основном двухсотые — это не вовремя эвакуированные трехсотые. А броня может заскочить только по-серому, когда у дронов смена камер. Но бывают такие пацаны отмороженные, что середь белого дня залетают и вывозят.
— А у нас был в бригаде водитель, — рассказывает медик. — Он ехал по лесу к точке, начался обстрел, он остановился и залез под машину. На рацию не отвечает. А его же ждут — пошли его искать, нашли под машиной. Пытались его вытащить, он ни в какую, забился, как кот, отталкивает, не понимает, что происходит.
— Меня эвакуировали с третьего раза. Только мы отъехали — начинают по нам лупить. Они рацию слушают, у них до точности все квадраты пробиты. Нам повезло, что трое трехсотых — за одним-двумя не поехали бы.
Одна женщина-парамедик объясняет мне, почему многие раненые такие худые:
— Я везла паренька, очень худого. Он говорит: «Я до больницы ничего не буду. Мы месяц почти ничего не ели и не пили, чтобы в туалет из блиндажа не выходить…»
Дроны методично истребляют людей, пехота измельчается, как в шредере, стачивается, как карандаш в электроточилке. Пазл складывается в моей голове. Теперь я понимаю, что именно значат патрули ТЦК на улицах и откуда взялся животный страх перед «бусификацией». То, о чем говорят солдаты, не показывают по телику, но люди каким-то образом это чувствуют.
Шура Буртин, Украина
Глава из статьи:
Будь ласка,
Увійти
або
Реєстрація
щоб переглянути вміст URL-адреси!
